усиливается при привычке к его удовлетворению, несмотря на указанные 
периодические облегчения. Возможно, что в каждом отдельном случае трагедия 
смягчает и разряжает страх и сострадание; тем не менее в общем они могли бы 
увеличиваться под действием трагедии, и Платон был прав, полагая, что в целом 
трагедия делала бы людей более трусливыми и сентиментальными; тогда сам трагик 
неизбежно приобрел бы мрачный, полный ужаса взгляд на мир и мягкую, 
чувствительную, плаксивую душу; это соответствовало бы и мнению Платона, что 
трагические поэты, а также целые общины, которые особенно ими наслаждаются, 
вырождаются и все больше предаются неумеренности и разнузданности. - Но какое 
право имеет вообще наше время давать ответ на великий вопрос Платона о 
моральном действии искусства? Даже если бы у нас было искусство - где у нас его 
действие, какое-либо действие искусства?
213
Удовольствие от бессмыслицы. Как может человек иметь удовольствие от 
бессмыслицы? А ведь всегда, когда на свете смеются, это имеет место; и можно 
даже сказать, что почти всюду, где есть счастье, есть и удовольствие от 
бессмыслицы. Выворачивание опыта наизнанку, превращение целесообразного в 
бесцельное, необходимого в произвольное, но притом так, что этот процесс не 
причиняет никакого вреда и лишь воображается из шаловливости, доставляет 
наслаждение, потому что это на мгновение освобождает нас от власти необходимого,
 целесообразного и опытно данного, в которых мы обыкновенно видим неумолимых 
владык; мы играем и смеемся, когда ожидаемое (которое обычно тревожит и 
беспокоит нас) осуществляется без вреда для нас. Это есть радость рабов на 
празднествах сатурналий.
214
Облагорожение действительности. Благодаря тому что люди видели в афродисийском 
влечении божество и с благоговейной благодарностью ощущали в себе его действие, 
этот аффект с течением времени пропитался более высокими представлениями и тем 
действительно был сильно облагорожен. Так некотоые народы с помощью этого 
искусства идеализации создали себе из болезней великие вспомогательные силы 
культуры: например, греки, которые в раннюю эпоху страдали сильными нервными 
эпидемиями (вроде эпилепсии и пляски св. Витта) и создали из этого великолепный 
тип вакханки. - Ведь греки менее всего обладали мужицким здоровьем - их секрет 
состоял в том, что они поклонялись и болезни, как Богу, если только она имела 
силу.
215
Музыка. Музыка не сама по себе имеет столь большое значение для нашего 
внутреннего состояния и не производит столь глубокого впечатления, чтобы она 
могла считаться непосредственным языком чувства; но ее давнишняя связь с 
поэзией вложила столько символики в ритмическое движение, в силу и слабость 
тона, что нам теперь кажется, будто она непосредственно говорит внутреннему 
чувству и исходит из него. Драматическая музыка возможна лишь тогда, когда 
музыкальное искусство приобрело огромную сферу символических средств через 
песню, оперу и множество попыток звуковой живописи. "Абсолютная музыка" есть 
либо форма сама по себе, в неразвитом состоянии музыки, когда периодичность 
звуков различной силы вообще доставляет радость, либо символика форм, говорящая 
уму уже без поэзии, после того как в течение долгого развития оба искусства 
были связаны и в конце концов музыкальная форма уже всецело пропиталась 
понятиями и чувствами. Люди, стоящие на ранней ступени развития музыки, могут 
воспринимать чисто формалистически ту же самую музыкальную пьесу, в которой 
более передовые натуры понимают все символически. Сама по себе никакая музыка 
не глубока и не исполнена значения, она не говорит о "воле", о "вещи в себе"; 
это интеллект мог вообразить лишь в эпоху, которая завоевала для музыкальной 
символики всю область внутренней жизни. Сам интеллект вложил в звуки эту 
значительность - как он вложил ту же значительность в линии и массы в 
архитектуре, - значительность, которая сама по себе совершенно чужда 
механическим законам.
216
Жест и язык. Старее языка подражание жестам, которое происходит непроизвольно и 
теперь еще, при всеобщем вытеснении языка жестов и развитой дисциплине мускулов,
 настолько сильно, что мы не можем видеть подвижного лица без иннервации нашего 
лица (можно заметить, что симулированная зевота вызывает естественную зевоту у 
того, кто ее видит). Подражательный жест приводил подражающего к тому же 
ощущению, которое этот жест выражал на лице или теле оригинала. Так люди 
научились понимать друг друга; так еще теперь дитя учится понимать свою мать. В 
общем, болезненные ощущения, вероятно, также выражались в жестах, которые в 
свою очередь причиняли страдание (как вырывание волос, битье себя в грудь, 
насильственное искривление и напряжение лицевых мускулов). Напротив, жесты 
удовольствия сами приносили удовольствие и потому легко годились для передачи 
понимания (смех как проявление щекотки, которая приятна, служил в свою очередь 
выражением других радостных ощущений). - Когда стали понимать друг друга в 
жестах, могла возникнуть новая символика жестов; я хочу сказать: стало 
возможным условиться о языке звуковых знаков, и притом так, что сперва звук 
произносился одновременно с жестом (к которому он символически присоединялся), 
а позднее произносился один только звук. - По-видимому, в раннюю эпоху часто 
случалось то же самое, что теперь совершается перед нашими глазами и ушами в 
развитии музыки, и в особенности драматической музыки: тогда как прежде музыка 
без объяснительного танца и мимики (языка жестов) была пустым шумом, теперь 
благодаря долгой привычке к этому совместному восприятию музыки и движения ухо 
научилось тотчас же толковать звуковые фигуры и достигает наконец такой