пор, пока мы в него верим, но как оно возникло - это при современном состоянии 
сравнительно-этнологической науки не возбуждает уже сомнений; и с уяснением 
этого возникновения отпадает и указанная вера. С христианином, который 
сравнивает свое существо с существом Бога, происходит то же самое, что с 
Дон-Кихотом, который недостаточно ценит свою собственную храбрость, потому что 
голова его полна представлений о чудесных подвигах героев рыцарских романов: 
масштаб, которым в обоих случаях производится измерение, относится к царству 
вымысла. Но если отпадает представление о Боге, то отпадает и чувство "греха" 
как нарушения божественных предписаний, как пятна на создании, посвященном Богу.
 Тогда, вероятно, остается только то недовольство, которое срослось со страхом 
перед наказаниями земного суда или перед презрением людей и родственно этому 
чувству; но страдание от угрызений совести, острейшее жало в чувстве греха, уже 
надломлено, когда человек сознаёт, что в своем поведении может преступить 
человеческие традиции, человеческие предписания и порядки, но что это, правда, 
совсем не угрожает "вечному спасению души" или отношению души к Божеству. Если 
человеку удается, сверх того, приобрести и воспринять в плоть и кровь 
философское убеждение о безусловной необходимости всех поступков и об их полной 
безответственности, то исчезает и указанный остаток угрызений совести.
134
Но если христианин, как сказано, доходит до чувства самопрезрения в силу 
некоторых заблуждений, т. е. в силу ложного, ненаучного истолкования своих 
поступков и ощущений, то ему приходится с величайшим изумлением заметить, что 
это состояние презрения, угрызений совести, вообще недовольства не удерживается,
 что иногда бывают часы, когда все это выметается из его души и он снова 
чувствует себя свободным и бодрым. В действительности здесь побеждает 
наслаждение своей собственной личностью, удовольствие от собственной силы, в 
союзе с необходимым ослаблением всякого сильного возбуждения: человек снова 
любит себя, он чувствует это, - но именно эта любовь, эта новая самооценка 
кажется ему невероятной, он может видеть в ней лишь совершенно незаслуженное 
излияние на него сверху света благодати. Если раньше он во всех событиях 
усматривал предупреждения, угрозы, кары и всякого рода признаки Божьего гнева, 
то теперь он истолковывает свой опыт как проявление благости Бога; одно событие 
кажется ему исполненным любви, другое - полезным указанием, третье, и в 
особенности его радостное настроение, - доказательством, что Бог милостив. Как 
прежде, в состоянии неудовлетворенности, он ложно истолковывал главным образом 
свои поступки, так теперь он истолковывает преимущественно свои переживания; 
утешительное настроение он понимает как действие вне его стоящей силы, любовь к 
самому себе представляется ему любовью Бога; то, что он называет милостью и 
предварением спасения, есть в действительности самопомилование, самоспасение.
135
Итак, известная ложная психология, известного рода фантастика в истолковании 
мотивов и переживаний есть необходимая предпосылка того, чтобы человек стал 
христианином и испытал потребность в спасении. С уяснением этих заблуждений 
разума и фантазии человек перестает быть христианином.
136
О христианском аскетизме и святости. Если некоторые мыслители пытались в редких 
явлениях нравственности, которые принято называть аскетизмом и святостью, 
видеть чудо, освещение которого факелом разумного объяснения почти равносильно 
богохульству и оскорблению святыни, - то, с другой стороны, искушение такого 
богохульства чрезвычайно сильно. Могущественное влечение природы во все времена 
приводило вообще к протесту против этих явлений; наука, поскольку она, как 
сказано, есть подражание природе, позволяет себе по крайней мере возражать 
против утверждаемой необъяснимости и даже неприступности этих явлений. Правда, 
ей это до сих пор не удавалось: указанные явления все еще не объяснены, к 
великому удовольствию упомянутых почитателей морально-чудесного. Ибо, говоря 
вообще: необъясненное безусловно должно быть необъяснимым, необъяснимое 
безусловно должно быть неестественным, сверхъестественным, чудесным - таково 
требование всех религиозных людей и метафизиков (а также и художников, если они 
в то же время и мыслители), тогда как научный человек видит в этм требовании 
"злой принцип". - Первое общее предположение, на которое прежде всего 
наталкиваешься при рассмотрении святости и аскетизма, состоит в том, что они 
имеют сложную природу; ибо почти всюду, как в физическом, так и в моральном 
мире, удавалось сводить мнимо чудесное на сложное, многообразно обусловленное. 
Итак, попытаемся сначала изолировать отдельные влечения в душе святого и аскета,
 а затем представить их себе слитыми воедино.
137
Существует упорство в борьбе с самим собой, к утончённейшим проявлениям 
которого принадлежат иные формы аскетизма. Некоторые люди испытывают столь 
сильную потребность проявлять своё могущество и властолюбие, что - за 
отсутствием других объектов или так как иначе это им никогда не удавилось - 
приходят наконец к тому, что начинают тиранизировать некоторые части самих себя,
 как бы отрезки или ступени себя самих. Так, иной мыслитель высказывает мнения, 
которые явно не могут содействовать увеличению или улучшению его репутации; 
иной прямо накаркивает на себя неуважение других людей, хотя, соблюдай он 
молчание, ему было бы легко остаться уважаемым человеком; иные отрекаются от 
своих прежних мнений и не боятся, что впредь их будут считать 
непоследовательными; напротив, они сами тщатся об этом и ведут себя как дерзкие 
наездники, которым больше всего нравится, когда их конь становится диким, 
покрывается пеною и перестаёт им повиноваться. Так человек подымается опасными 
путями на высочайшие горные вершины, глумясь над своей собственной боязливостью