объекте обнаруживается сущность человека, его истинное объективное "Я". Это 
относится не только к умственным, но и к чувственным объектам. Наиболее 
отдаленные от человека объекты являются откровениями его человеческой сущности, 
поскольку и потому, что они являются его объектами. Луна, солнце и звезды 
взывают к человеку: гноси саутон, познай самого себя. То, что он их видит, и 
видит так, а не иначе, свидетельствует о его собственной сущности. На животное 
производят впечатление только непосредственно для жизни необходимые лучи солнца,
 на человека – равнодушное сияние отдаленнейших звезд. Только человеку доступны 
чистые, интеллектуальные, бескорыстные радости и аффекты; только человеческие 
глаза знают духовные пиршества. Взор, обращённый к звездному небу, созерцает 
бесполезные и безвредные светила и видит в сиянии их свою собственную сущность, 
свое собственное происхождение. Природа глаза небесна. Поэтому человек 
возвышается над землей только благодаря зрению, поэтому теория начинается там, 
где взор обращается к небу. Первые философы были астрономами. Небо напоминает 
человеку о его назначении, о том, что он создан не только для деятельности, но 
и для созерцания.
      Собственная сущность человека есть его абсолютная сущность, его бог; 
поэтому мощь объекта есть мощь его собственной сущности. Так, сила чувственного 
объекта есть сила чувства, сила объекта разума – сила самого разума, и, наконец,
 сила объекта воли – сила воли. Человек, сущность которого определяется звуком, 
находится во власти чувства, во всяком случае того чувства, которое в звуке 
находит соответствующий элемент. Но чувством овладевает не звук, как таковой, а 
только звук, полный содержания, смысла и чувства. Чувство определяется только 
полнотой чувства, то есть самим собой, своей собственной сущностью. То же можно 
сказать и о воле и о разуме. Какой бы объект мы ни познавали, мы познаем в нем 
нашу собственную сущность; что бы мы ни осуществляли, мы в этом проявляем самих 
себя. Воля, чувство, мышление есть нечто совершенное, поэтому нам невозможно 
чувствовать или воспринимать разумом – разум, чувством – чувство и волей – волю,
 как ограниченную, конечную, то есть ничтожную, силу. Ведь конечность и 
ничтожество – понятия тождественные; конечность есть только эвфемизм для 
ничтожества. Конечность есть метафизическое, теоретическое выражение; 
ничтожество – выражение патологическое, практическое. Что конечно для разума, 
то ничтожно для сердца. Но мы не можем считать волю, разум и сердце конечными 
силами, потому что всякое совершенство, всякая сила и сущность непосредственно 
доказывают и утверждают самих себя. Нельзя любить, хотеть и мыслить, не считая 
этих факторов совершенствами, нельзя сознавать себя любящим, желающим и 
мыслящим существом, не испытывая при этом бесконечной радости. Сознавать для 
существа значит быть предметом самого себя; поэтому сознание не есть нечто 
отличное от познающего себя существа, иначе как бы могло оно сознавать себя? 
Поэтому нельзя совершенному существу сознавать себя несовершенством, нельзя 
чувство ощущать ограниченным и мышлению ставить пределы.
      Сознание – это самоосуществление, самоутверждение, любовь к себе самому, 
наслаждение собственным совершенством. Сознание есть отличительный признак 
совершенного существа. Оно может быть только в полнокровном, совершенном 
существе. Доказательством этого служит даже человеческое тщеславие. Человек 
смотрится в зеркало и испытывает удовольствие, рассматривая свой облик. Это 
удовольствие является необходимым, непроизвольным следствием совершенства и 
красоты человека. Красивая форма довлеет себе и естественно радуется этому, она 
отражается в себе самой. Тщеславен только тот, кто восхищается своей личной 
красотой, а не человеческой красотой вообще. Человеческой наружностью следует 
восхищаться, в мире нет ничего более прекрасного и величественного. Во всяком 
случае каждое существо любит себя, свое бытие и должно его любить. Бытие есть 
благо. «Всё, – говорит Бэкон, – что достойно бытия, достойно и знания». Все 
существующее ценно, представляет нечто выдающееся и поэтому утверждает и 
отстаивает себя. Сознание – это высшая форма самоутверждения, та форма, которая 
сама есть отличие, это – совершенство, счастье, благо.
      «Для человека нет ничего красивее человеческого существа» (Цицерон, О 
природе богов, кн. 1). И это не есть признак ограниченности, так как он и 
другие существа помимо себя находит прекрасными; его радует красота животных 
форм, красота растительных форм, красота природы вообще. Но лишь абсолютное, 
совершенное сознание может без чувства зависти любоваться обликом других 
существ.
      Всякое ограничение разума и вообще человеческой сущности вытекает из 
обмана, из заблуждения. Разумеется, человеческий индивид может и даже должен 
считать себя существом ограниченным – этим он отличается от животного; но он 
может сознавать свою конечность, свою ограниченность только в том случае, если 
его объектом является совершенство, бесконечность рода, независимо от того, 
будет ли то объект чувства, совести или мыслящего сознания. Если, однако, 
человек приписывает свою ограниченность целому роду, то он заблуждается, 
отождествляя себя с родом, – это заблуждение тесно связано с любовью к покою, 
леностью, тщеславием и эгоизмом. Ограниченность, которую я приписываю 
исключительно себе, унижает, смущает и беспокоит меня. Чтобы освободиться от 
чувства стыда и беспокойства, я приписываю свою личную ограниченность 
человеческому существу вообще. Что непонятно для меня, непонятно и для других, 
чего же мне смущаться? это не моя вина, это зависит не от моего рассудка, а 
свойственно рассудку рода, но это – смешное и преступное заблуждение. На 
существо человеческой природы, на сущность рода, то есть на абсолютную сущность 
индивида, нельзя смотреть как на нечто конечное, ограниченное. Каждое существо 
довлеет себе. Ни одно существо не может отрицать себя, то есть свою сущность, 
ни одно существо не есть по себе существо ограниченное. Напротив, каждое