нение об этом предмете.

Итак, прежде всего я чувствовал, что у меня есть голова, руки, ноги и
прочие члены, из коих состоит то тело, которое я воспринимал как свою часть
или, быть может, даже как всего себя в целом; я также чувствовал, что тело
это обретается среди многих других тел, воздействующих на него различными
благоприятными и неблагоприятными способами, и расценивал все благоприятные
воздействия, исходя из некоего чувства удовольствия, а неблагоприятные - в
связи с вызываемым ими чувством огорчения. Но помимо удовольствия и
огорчения я отмечал у себя также голод, жажду и другие подобные вожделения;
равным образом я отмечал некие телесные склонности к радости, печали, гневу
и другим сходным аффектам; вовне, однако, помимо телесной протяженности,
фигур и движений я чувствовал также твердость, теплоту и другие ощутимые
качества; кроме того, я ощущал свет, цвета, запахи, вкусовые качества,
звуки, в многообразии которых я различал небо, землю, моря и прочие тела.
При этом я не без основания полагал, исходя из идей всех качеств, которые
являлись моей мысли и которые я только и ощущал прямо и непосредственно,
что я ощущаю некие вещи, совершенно отличные от моего мышления,- а именно
тела, от которых исходят указанные идеи; ведь я испытывал, как эти идеи
приходили ко мне без всякого на то согласия с моей стороны, так что я не
мог ни воспринять чувствами какой-либо объект, хоть и желал этого, в случае
если таковой не воздействовал на соответствующий орган чувств, ни избежать
этого ощущения, когда объект присутствовал, И поскольку идеи,
воспринимаемые чувством, были гораздо более живыми и выразительными, да и к
тому же в своем роде более отчетливыми, нежели некоторые из тех, что я сам,
при всех своих познаниях и опыте, мог измыслить путем рассуждения или же
отыскать в своей памяти как отпечатки, становилось вполне очевидным, что
эти идеи не могли исходить от меня самого; таким образом, оставалась лишь
одна возможность - а именно что они исходили от каких-то других вещей. И
поскольку я получил понятие об упомянутых вещах исключительно на основе
самих этих идей, я могу считать лишь, что указанные вещи подобны этим
идеям. Но раз я отдавал себе отчет в том, что чувствами своими я
пользовался раньше, нежели разумом, и видел, что идеи, измышленные мной
самим, не столь ясны и выразительны, как те, что я воспринимал чувствами, а
также что они состоят из частей этих последних, я легко убедился в том, что
в моем разуме не содержится ничего, что раньше не содержалось бы в моих
чувствах. И потому я не без основания сделал вывод: это тело, которое я по
некоему особому праву именовал своим, имеет более тесную связь со мною, чем
какие-либо другие тела; в самом деле, я ни в коем случае не мог быть от
него отделен, как от остальных тел; все свои вожделения и аффекты я
испытывал в нем и ради него; наконец, именно в его частях я ощущал боль и
щекотку сладострастия, а вовсе не в других телах, расположенных вне его. А
вот почему из этого неведомого чувства боли возникает некая душевная
печаль, а из сладострастного ощущения - радость, почему легкие покалывания
в желудке, именуемые мною голодом, побуждают меня к принятию пищи, а жжение
языка - к питью и т. д.- для объяснения этих вещей у меня нет иного довода,
помимо того, что именно так я обучен природой: ведь не существует ровным
счетом никакой связи, по крайней мере, как я ее понимаю, между упомянутыми
покалываниями и волеизъявлением к принятию пищи или между ощущением вещи,
приносящей страдание, и печальной мыслью, вызываемой этим чувством.
По-видимому, и всему остальному, что я постигал относительно чувственных
объектов, меня научила природа: ведь я уверился в том, что все это так,
раньше, нежели отыскал какие-то аргументы, подтверждающие мои выводы.

Однако после этого многократный опыт мало-помалу поколебал всякое доверие,
которое я питал к чувствам: башни, казавшиеся мне издалека круглыми, вблизи
часто оказывались квадратными, и огромные статуи, установленные на их
вершинах, человеку, наблюдавшему их с земли, казались ничтожными по
размеру; я отмечал, что суждения моих внешних чувств во всех многочисленных
случаях подобного рода ошибочны. Но это относится не только к внешним
чувствам, но и к внутренним: ведь что может быть острее чувства боли?
Однако я когда-то слышал от .тех, у кого были ампутированы голень или
предплечье, что им порой кажется, будто они до сих пор ощущают иногда боль
в тех частях тела, которых у них уже нет; таким образом, и я не могу быть
уверен в том, что испытываю боль в каком-либо моем члене, хотя я эту боль и
ощущаю. Ко всему этому я недавно прибавил еще две, наиболее общие, причины
сомнения: первая состоит в том, что я никогда не считал, будто во время
бодрствования я ощущаю то, чего не ощущаю иногда потом, когда сплю; а так
как то, что я, как мне кажется, ощущаю во сне, не представляется мне
исходящим от вещей, находящихся вне меня, то я и не понимал, почему мне
следует больше этому верить, когда речь идет о том, что ощущается мной, как
мне это кажется, во время бодрствования. Вторая причина была такая:
поскольку до сих пор я не ведал истинного виновника моего появления на свет
или, по крайней мере, воображал, что его не ведаю, я не усматривал никакого
препятствия для того, чтобы заблуждающимся меня сотворила сама природа -
заблуждающимся даже в том, что казалось мне наиболее истинным. Что же до
аргументов, с помощью которых я прежде убеждался в истинности чувственных
вещей, то на них мне нетрудно ответить. Ведь поскольку, казалось, сама
природа толкает меня на многое, пр