дабы посвятить себя делу веры, он тотчас же, по своему обычаю, стал заниматься 
публичным преподаванием. Тогда я возвратился к нему, чтобы прослушать у него 
курс риторики, причем в ходе наших, неоднократно возникавших споров я, весьма 
убедительно опровергнув его доводы, вынудил его самого изменить и даже 
отвергнуть его прежнее учение об универсалиях. Было же его учение об общих 
понятиях таково: он утверждал, что вещь, одна и та же по сущности, находится в 
своих отдельных индивидуумах вся целиком и одновременно; последние же 
различаются [между собой] не по [своей] сущности, но только в силу многообразия 
акциденций. И это свое учение он исправил таким образом, что, наконец, сказал: 
одна вещь является тождественной [с другой] не по сущности, а в силу 
безразличия.

А ведь этот вопрос об универсалиях был у диалектиков всегда одним из важнейших, 
и он настолько труден, что даже Порфирий в своем "Введении", говоря об 
универсалиях, не решился определить их, заявив: "Это - дело чрезвычайной 
глубины". После того как Гильом изменил и даже был вынужден отвергнуть свое 
прежнее учение, к его лекциям начали относиться так пренебрежительно, что едва 
даже стали допускать его к преподаванию других разделов диалектики: как будто 
бы только в учении об универсалиях заключается, так сказать, вся суть этой 
науки. Поэтому мое учение приобрело такую силу и авторитет, что лица, наиболее 
усердно поддерживавшие раньше моего вышеназванного учителя и особенно сильно 
нападавшие на мое учение, теперь перешли в мою школу. Даже преемник моего 
учителя в парижской школе сам предложил мне свое место, чтобы вместе с 
остальными поучиться у меня там, где раньше процветал его и мой учитель.

Вскоре после того как обучение диалектике оказалось под моим руководством, наш 
бывший учитель начал столь сильно мучиться от зависти и огорчения, что это даже 
трудно выразить. Не имея сил дольше терпеть постигший его удар, он коварно стал 
искать возможность удалить меня из школы. Но так как у него не было предлога 
действовать против меня открыто, то Гильом решил предъявить позорнейшие 
обвинения человеку, передавшему мне руководство в школе и отнять ее у него, а 
на это место назначить моего противника. Тогда я возвратился в Мелён и снова, 
как прежде, открыл там свою школу, и чем более явно он преследовал меня своей 
завистью, тем больше возрастал мой авторитет, согласно словам поэта:

Высшее - зависти цель.

Бурям открыты вершины.

Однако немного позже, поняв, что почти все его ученики весьма сомневаются в его 
благочестивости и без конца перешептываются по поводу его вступления в клир, 
потому что он ни в какой степени не отказался от городской жизни, Гильом 
переехал сам и перевез немногочисленную братию и свою школу в некий уеденный от 
Парижа поселок. А я тотчас же возвратился из Мелёна в Париж, надеясь в конце 
концов обрести покой от его преследований. Но поскольку, как я уже заметил 
ранее, он сделал моим преемником моего противника, я раскинул свой школьный 
стан вне пределов Парижа - на горе св. Женевьевы, как бы намереваясь держать 
моего преемника в осаде. Услышав об этом, наш учитель без всякого зазрения 
совести немедленно возвратился в Париж и перевел остававшихся еще при нем 
учеников и братию в прежний монастырь, дабы освободить от моей осады того воина,
 которого он раньше покинул. В действительности же Гильом сильно повредил ему, 
хотя намеревался оказать ему помощь. В самом деле, раньше у моего преемника 
было хоть несколько учеников, интересовавшихся преимущественно его лекциями о 
Присциане, в изучении которого он считался особенно сильным. А после прибытия 
учителя мой преемник совершенно лишился всех своих учеников и был, таким 
образом, вынужден отказаться от руководства школой. Вскоре после того, вконец 
отчаявшись приобрести мирскую славу, он и сам постригся в монахи.

Ты, наверное, хорошо осведомлен о том, как часто спорили я и мои ученики с 
нашим бывшим учителем и его учениками после их возвращения в Париж и насколько 
был удачен для нас, а также и для меня самого исход этих битв. Скажу об этом 
смело словами Аякса, чтобы выразиться поскромнее:

...Спросите ль вы об исходе

Битвы меня, то отвечу я вам: побежденным я не был.

И даже если бы я умолчал об этом, то само дело гласит за себя, равно как и 
исход его.

Пока происходили все эти события, моя возлюбленная мать Люция вызвала меня к 
себе на родину. После пострижения моего отца Беренгария в монахи она 
намеревалась поступить так же. По исполнении этого обряда я возвратился во 
Францию, чтобы основательнее изучить богословие, в то время как часто 
упоминаемый наш учитель Гильом уже утвердился на престоле епископа Шалонского. 
Высшим же авторитетом в области богословия считался тогда его собственный 
учитель - Ансельм Ланский.

Итак, я пришел к этому старцу, который был обязан славой больше своей 
долголетней преподавательской деятельности, нежели своему уму или памяти. Если 
кто-нибудь приходил к нему с целью разрешить какое-нибудь свое недоумение, то