Сократ. Если же взять государственные дела, то что каждый город сочтет для себя
прекрасным или постыдным, справедливым или несправедливым, священным или нет и
утвердит это как законное, то и будет для него таковым поистине, и здесь уж ни 
один
человек не будет мудрее другого человека, ни город - города. А вот что касается
определения полезного или неполезного для города, то здесь - если уж придется 
Протагору
{27}
согласиться - он признает, что с точки зрения истины один член Совета 
отличается от
другого, как отличаются и мнения разных городов, и едва ли он отважился бы 
сказать, что,
в чем бы город ни полагал свою пользу, в том, скорее всего, она и будет 
заключаться. Что
же касается того, о чем я только что сказал, - справедливого или 
несправедливого,
священного или нечестивого, то протагоровцам угодно настаивать, что ничто из 
этого не
имеет по природе своей сущности, но становится таким поистине лишь тогда, когда
представляется таким в общем мнении, и на такой срок, на какой это мнение 
сохраняется.
И сколько людей ни перетолковывало всячески рассуждение Протагора, они так или 
иначе
приходили к этой же мудрости. Видишь, Феодор, чем дальше, тем более важные с 
вопросы
встают перед нами.

Феодор. А разве у нас есть недостаток в досуге, Сократ?

Сократ. Это верно. И в иные времена и теперь мне не раз приходило на ум, 
любезный
друг, что не случайно люди, большую часть своего времени проводящие в занятиях
философией, выступая в суде, вызывают смех.

Феодор. Что ты хочешь этим сказать?

Сократ. Вероятно, если сравнить тех юношей, что толкаются в судах и тому 
подобных
местах, с теми, что проводят время в философии и ученых беседах, что то 
воспитание
первых будет рабским перед свободным воспитанием вторых.

Феодор. Почему?

Сократ. Потому, что у последних, как ты выразился, никогда не бывает недостатка 
в
досуге и своим рассуждениям они предаются в тишине и на свободе. Вот мы сегодня
переходим уже к третьему рассуждению - так же и они, если какой-нибудь побочный
вопрос более придется им по душе, чем основной, не заботятся о том, долго или 
коротко
придется им рассуждать, лишь бы только дойти до сути. Первым же всегда недосуг, 
их
подгоняют водяные часы, не позволяя с им держать речь о чем любо, их связывает
противник и зачитываемый иск, сверх которого ничего нельзя говорить. Речи же 
свои они
держат, как раб за раба - перед господином, что восседает со своим законом в 
руке, да и
тяжбы у них никогда не об отвлеченном предмете, но всегда о себе самом, и 
нередко дело
идет о жизни и смерти. От всего этого люди становятся ожесточенными и хитрыми 
(они
знают, как польстить господину речью и угодить делом), с мелкой и кривой душой.
Величие, прямоту и независимость с малых лет у них отняло рабство, принудившее 
их к
коварству, угрозами и страхом отравившее нежные еще души, и, кто не сумел 
вооружиться
сознанием истины и права, те не перенесли всего этого, но, обратившись вскоре 
ко лжи и
взаимным обидам, совершенно согнулись и сломились, ь и теперь, превратившись из
детей во взрослых людей, они, совсем не имея разума, почитают себя искусными и
мудрыми. Что до этих, то они таковы, Феодор. Что же до людей из нашего хора, то,
 если
угодно, поговорим и о них. Или же оставим их в покое, обратившись ; к нашему
рассуждению, чтобы не слишком злоупотреблять отступлениями и той свободой бесед,
 о
которой мы только что говорили?

Феодор. Ни в коем случае, Сократ. Давай поговорим и о них. Ибо ты очень хорошо 
сказал,
что не мы, г люди такого хора, подчиняемся своим рассуждениям, но они служат