Сократ, природа этого гения. Что же касается твоего мнения об Эроте, то в нем
нет ничего удивительного. Судя по твоим словам, ты считал, что Эрот есть
предмет любви, а не любящее начало. Потому-то, я думаю, Эрот и показался тебе
таким прекрасным. Ведь предмет любви и в самом деле и прекрасен, и нежен, и
полон совершенства, и достоин зависти. А любящее начало имеет другой облик,
такой, примерно, как я сейчас описала.
{22}
Тогда я сказал ей:

- Пусть так, чужеземка, ты говорила прекрасно. Но если Эрот таков, какая
польза от него людям?

- А это, Сократ, - сказала она, - я сейчас и попытаюсь тебе объяснить. Итак,
свойства и происхождение Эрота тебе известны, а представляет он собой, как ты
говоришь, любовь к прекрасному. Ну, а если бы нас спросили: "Что же это
такое, Сократ и Диотима, любовь к прекрасному?" - или, выражаясь еще точнее:
"Чего же хочет тот, кто любит прекрасное?"

- Чтобы оно стало его уделом, - ответил я.

- Но твой ответ, - сказала она, - влечет за собой следующий вопрос, а именно:
"Что же приобретет тот, чьим уделом станет прекрасное?"

Я сказал, что не могу ответить на такой вопрос сразу.

- Ну, а если заменить слово "прекрасное" словом "благо" и спросить тебя:
"Скажи, Сократ, чего хочет тот, кто любит благо?"

- Чтобы оно стало его уделом, - отвечал я.

- А что приобретает тот, чьим уделом окажется благо? - спросила она.

- На это, - сказал я, - ответить легче. Он будет счастлив.

- Правильно, счастливые счастливы потому, что обладают благом, - подтвердила
она. - А спрашивать, почему хочет быть счастливым тот, кто хочет им быть,
незачем. Твоим ответом вопрос, по-видимому, исчерпан.

- Ты права, - согласился я.

- Ну, а это желание и эта любовь присущи, по-твоему, всем людям, и всегда ли
они желают себе блага, по-твоему?

- Да, - отвечал я. - Это присуще всем.

- Но если все и всегда любят одно и то же, - сказала она, - то почему же,
Сократ, мы говорим не обо всех, что они любят, а об одних говорим так, а о
других - нет?

- Я и сам этому удивляюсь, - отвечал я.

- Не удивляйся, - сказала она. - Мы просто берем одну какую-то разновидность
любви и, закрепляя за ней название общего понятия, именуем любовью только ее,
а другие разновидности называем иначе.

- Например? - спросил я.

- Изволь, - отвечала она. - Ты знаешь, творчество - понятие широкое. Все, что
вызывает переход из небытия в бытие, - творчество, и, следовательно, создание
любых произведений искусства и ремесла можно назвать творчеством, а всех
создателей - их творцами.
{23}
- Совершенно верно, - согласился я.

- Однако, - продолжала она, - ты знаешь, что они не называются творцами, а
именуются иначе, ибо из всех видов творчества выделена одна область - область
музыки и стихотворных размеров, к которой и принято относить наименование
"творчество". Творчеством зовется только она, а творцами-поэтами - только те,
кто в ней подвизается.

- Совершенно верно, - согласился я.

- Так же обстоит дело и с любовью. По сути, всякое желание блага и счастья -
это для всякого великая и коварная любовь. Однако о тех, кто предан таким ее
видам, как корыстолюбие, любовь к телесным упражнениям, любовь к мудрости, не
говорят, что они любят и что они влюблены, - только к тем, кто занят и
увлечен одним лишь определенным видом любви, относят общие названия "любовь",
"любить" и "влюбленные".

- Пожалуй, это правда, - сказал я.