разъяснений. Время, которое затрачивается на слушание лекций на тему «Почему 
воюем?», он с куда большей пользой может провести на стрельбище. Я не имею в 
виду, что идеальный боец представляет собой всего лишь невозмутимого, 
недумающего, лишенного воображения робота. Война, в особенности война 
современная, слишком сложная вещь для этого. Но мышление его должно быть 
ограничено лишь теми проблемами, которые относятся к его профессии. О 
международных или политических последствиях тех или иных решений пусть 
заботятся офицеры из высшего командования.
В последнее время стало модным смеяться над выражением «Не их дело рассуждать о 
том, почему…». Мне же подобная тенденция представляется весьма опасной. Она 
отражает общую тенденцию гражданских авторов, поскольку наши армии ныне все в 
большей степени становятся армиями гражданскими, что может привести к плачевным 
результатам. Предположить, что кавалерист 17-го уланского полка или 13-го 
драгунского полка будет спрашивать, почему он должен идти в атаку, — значит 
нанести удар по самой сути того, что делает солдата солдатом. Любая атака до 
определенной степени есть бросок в Долину смерти. Сплошь и рядом порой кто-то 
трусит, но чтобы потворствовать рядовым и начать обсуждать все за и против 
атаки — такая ситуация представляется просто немыслимой.
Уже на заре истории каждое племя, государство и народ значительную часть своего 
существования проводили в состоянии войны. Выделить какую-либо особо доблестную 
армию или подразделение на переполненных баталиями страницах истории 
представляет собой весьма трудную задачу. Но эта книга отнюдь не о героических 
подвигах, и наши симпатии не могут по большей части быть на стороне солдат тех 
армий или организаций, о которых пойдет речь. Среди древнеримских воинских 
доблестей не было места доброте и милосердию. Не без причин женщины и дети 
вместе со жрецами и монахинями возносили к небу мольбы об избавлении от ярости 
норманнов; да и деяния блестящей испанской пехоты в Нидерландах ужасали даже в 
те не избалованные гуманизмом времена.
Но надо помнить, что поведение обычного солдата тех дней было лишь отражением 
жестокого времени, в котором он жил. Расправляясь не задумываясь со своими 
жертвами, он и сам вряд ли мог рассчитывать на милосердие. Раненный или взятый 
в плен, он знал, что ему, скорее всего, тут же разобьют голову или перережут 
горло. Офицеры еще могли рассчитывать на выкуп или обмен, но безвестный солдат 
— никогда. Если же он попадал в руки крестьян, то, пусть лично он и не 
участвовал в эксцессах, все равно его ждал конец не только определенный, но и 
более чем болезненный.
С эпохи падения Римской империи и до сравнительно недавних времен не 
существовало какой-нибудь системы пенсионного обеспечения или призрения 
состарившихся и увечных ветеранов. Если у человека хватало ума в юности, когда 
он был молод и здоров, припрятывать свою добычу, чтобы жить ею в старости, то 
тем лучше для него. На такое мало кого хватало, а еще меньшее число умудрялось 
скрывать свои трофеи. Остальные пополняли ряды нищих, демонстрировавших свои 
раны в надежде получить несколько грошей.
В более просвещенном XVIII веке статус солдата претерпел изменения к лучшему, 
по крайней мере в Западной Европе. Пробуждение проблесков самосознания среди 
недавно появившегося (и все более громко заявлявшего о себе) класса либеральной 
интеллигенции несколько ограничило проявление жестоких эксцессов военщины. К 
концу следующего столетия поэты и журналисты набросили на войну романтический 
флер, к тому же сами войны стали вестись, если в них были вовлечены 
цивилизованные нации, с некоторой долей «учтивости», не проявлявшейся ни раньше,
 ни позже. Распространившееся почти по всему земному шару государственное 
образование наложило свою печать и на низшие классы. «Грубая и распущенная 
солдатня» все же стала демонстрировать результаты хоть какого-то образования, 
чему способствовал и отбор в качестве офицеров наиболее достойных граждан.

Речь идет не о том, что непричастных к военным действиям людей не могли теперь 
расстрелять, изнасиловать, лишить свободы, разрушить их жилище или сотворить с 
ними что-нибудь еще. Но число столь прискорбных происшествий держалось на таком 
низком уровне, что он кажется нам теперь просто смехотворным. В кошмаре солдату 
Викторианской эпохи не могло привидеться, что однажды чисто выбритые молодые 
англичане, многие из которых окончили престижнейшие университеты, будут 
методически, изо дня в день, обрушивать с небес огонь на громадные города, 
число жертв в которых среди гражданского населения будет достигать десятков 
тысяч. И кто мог заподозрить, что эти маленькие вежливые японцы устроят резню в 
Нанкине или «марш смерти»
[3]
.

Наполеоновские войны и Гражданская война в США стали предвестниками появления 
громадных армий XX века, сформированных из гражданского населения. Новое 
появление на поле боя солдата-гражданина совпало по времени с хлынувшими 
потоком новыми смертоносными видами вооружения. В военные действия теперь 
вовлекалось все годное к военной службе население, и слово «штатский» потеряло 
свое значение. Молодая мать, работающая на патронной фабрике, стала столь же 
смертельно опасным врагом и столь же законной военной целью, как и солдат на 
передовой. Такое расширение поля боя, включающего в себя и всю территорию 
неприятеля, еще больше распыляло массовую ненависть, во многом способствовавшую 
возвращению прежней жестокости.

Ныне на поле боя появились ученые, ознаменовавшие собой переход к так