инвалидом.
Пока Энн заставляли писать, она все больше убеждалась в том, что ее способность 
читать все более и более возрастает, что она оценила как собственное спонтанное 
улучшение. Так ее вера в себя усилилась. Критическое отношение к ее письмам 
вынудило ее читать их во время написания, но еще и проверять их, чтобы 
исправить ошибку.
Ей нравилось получать письма, но холодная безличная критика ошибок совместно с 
потребностью, связанной с первоначальным обещанием слушаться автора, заставляла 
ее не только прочитывать эти письма во время написания, но и перечитывать их 
после, чтобы избежать такой критики ее ошибок. Таким образом, возврат писем с 
оскорбительным требованием исправить ошибки, которые в письме не отмечались, а 
просто указывалось их количество, предоставил ей хороший шанс вновь отомстить 
автору, найти ошибки и вернуть исправленное письмо с торжествующим заявлением, 
что это очередное письмо трижды пересылалось по почте от нее к автору и обратно.
 Кроме того, Энн обладала сильным духом соперничества, и ее потребность 
выиграть в споре о письмах была поистине бесценной. (Теперь она диктует письма 
на магнитофон, что очень удобно, так как в ее правой руке еще сохранились 
остаточные явления пареза, а ее алексия дает о себе знать, особенно при письме.
)
11. Декламация детских стишков, маленькое воспоминание о детской жизни, 
смущавшие ее случаи из прошлого, не только пробудили память о детстве, но и 
усилили все связанные механизмы поведения и обучения.
12. Можно утверждать, что успехи пациентки связаны с повышенным вниманием к ней.
 Однако, хотя многочисленные родственники, друзья и члены семьи с самого начала 
болезни уделяли ей особое внимание, это не предотвратило развитие вегетативного 
состояния. Кроме того, она получила высококвалифицированное медицинское 
обслуживание и уход. Но все это было основано на заботе, сочувствии, страхе и 
беспокойстве, готовности прийти на помощь и на отношении к ней как к 
беспомощному и безнадежному инвалиду, несмотря даже на то, что ее парез 
уменьшился. Такое внимание всегда сопровождалось сочувственными и 
подбадривающими уверениями и, следовательно, воспринималось ею как фальшивое, 
притворное, выражающее только пожелания других лиц. Все это, хотя и ненамеренно,
 подчеркивало ее инвалидность. Интеллектуальные способности пациентки позволяли 
ей понимать фальшь таких заверений, а сочувственную озабоченность воспринимать 
как подтверждение того, что ее ожидает полная инвалидность. Как уже автор 
говорил в самом начале, у нее была степень доктора наук и она обладала высоким 
интеллектом.
План терапии, составленный автором для нее и описанный им в данной работе носил 
совершенно противоположный характер. Автор не проявлял ни страха, ни 
озабоченности, ни тревоги, ни сочувствия. Он только требовал сотрудничества и 
твердого обещания полного подчинения. Вместо великодушия и сочувствующих 
уверений автор давал ей непонятные задания и намеренно изобретал ситуации, 
которые вызывали чувство расстройства, сопровождаемое сильными эмоциями 
мотивирующего характера, а не безнадежного отчаяния, ее не заставляли говорить, 
а создавали ситуацию, которая легко приводила к непроизвольным идеомоторным 
действиям и, что весьма вероятно, к подсознательной речи. У пациентки намеренно 
вызывали протест и гнев, что заставило пациентку в целях самозащиты стараться 
получить какое-то удовлетворение обычных, законных и разумных желаний и забыть 
об отчаянии. Например, когда ей давали морковь вместо банана, это не только 
вызывало ярость, но у нее повышалось желание заговорить и потребность 
преодолеть свою беспомощность, так чтобы она могла отомстить хоть как-то, что 
позднее она и делала. Однако ее не просили начать говорить, чего, как она знала,
 она не могла. Вместо этого создавалась ситуация, которая через силу и 
напряженность ее эмоций вынуждала ее искать какие-то средства и меры 
удовлетворения ее желаний и потребностей. Ее также не заставляли учиться делать 
шаг назад, не падая. Вместо этого было хорошо использовано ее материнское 
побуждение защитить вторую сиделку от недовольства автора, связанного с ее 
относительным неумением танцевать. (Постгипнотическое внушение, сделанное 
автором сиделке, создавало у нее некоторую неуклюжесть в танцах.) Следовательно,
 умение делать шаг назад легко и свободно составляло только незначительную и 
неопознанную часть ее эмоциональной связи с этой юной девушкой.
Таким же образом, в одновременном письме правой и левой рукой, особенно 
предложений, носящих оскорбительный характер для ее личных симпатий, пациентка 
не смогла узнать одну из форм речевого корректирования ее алексии. Для нее это 
была механическая задача, многократно повторяющаяся и монотонная, задача, 
которая инспирировала ее восстать, наконец, против автора и сердито прочесть 
прямо противоположное тому, что только что, намеренно неправильно, прочел он.
Так же обстояло дело и с другими проявлениями индивидуального внимания, которое 
она получила. Все они были сознательно и ненамеренно управляемы и направлены на 
пробуждение любых способностей и всякого рода реакций, которые у нее могли быть 
или появиться без учета общественных условностей и правил "приличного" 
поведения, но только такое ответное, реагирующее поведение могло бы привести к 
восстановлению прежних моделей нормального поведения. Однако характер ее 
специфических реакций не всегда принимался и не мог быть принят. Ее 
благополучие было главной целью лечения, а не сочувствие, понимание и даже 
общепринятые правила приличия. Вероятно, наилучшим примером для иллюстрации 
будет случай, когда Энн старательно, медленно и с явным огорчением скрещивала 
свои ноги, пытаясь уменьшить свою глубокую спонтанную боль. Когда она закончила 
выполнение этой задачи, автор иронически продекламировал детской стишок: "Я 
вижу Лондон, я вижу Францию, я вижу чьи-то штанишки". Та легкость, с которой