Не стоило вспоминать ни себя, ни свою судьбу в преходящем мире.
Откуда теперь взяться теплоте?
Из его золотых молний?
Из ниоткуда?
Подметки Николы топтали землю. Мир растекался перед потерей сознания. Сквозь 
рыдания он глотал воздух.
Его глотал шорох.
«Нет меня больше в мире, и я иду к тебе, а они остаются».
Ба-бам.
Да, осины трепетали, и ему было плохо. Он напряг колени, чтобы не 
поскользнуться. Головокружение углубляло могилу. Смерть Джуки с неумолимой 
силой толкала его в гроб.
…Бам-бам.
Он замер перед отцовским памятником, который устанавливал сам.
«Протоиерею и приходскому священнику Милутину Тесле, 1819–17.IV.1879, 
благодарный сын Никола, 1889».
Отец говорил: «Разве глина может сказать гончару, что у него нет рук? Разве не 
видит Тот, который сотворил глаз?»
Отец думал, что в честности содержится ответ на все вопросы, был убежден в том, 
что даже облако на небе заботится о его праведности.
Благодарный сын все еще злился на того, кто, желая спасти его душу, старался 
растоптать ее.
Подметки вздрогнули. Да. Подметки топтали землю.
В гору идет без шороха, водой летит без журчания. Тень…
Он не помнил, как вернулся домой. Каждое окно, каждый стол, комод, даже сундук 
были покрыты кружевами, сплетенными ее пальцами, гибкими, как огонь. Она 
целовала его теплые от солнца волосы, чтобы снять боль. Дом благоухал ею. 
Сестры брякали посудой. Родственники поднимали стаканы и поминали покойницу:
— Верила, что люди не могут измениться и должны любить друг друга.
— Верила, что человек может молиться и под липой.
— На ее родовом древе висели ровно тридцать шесть священнических риз.
— Она могла завязать на реснице три узла.
— Она знала травы и умела лечить животных.
— Она плакала из-за того, что не училась в школе.
*
Николу Теслу пробудил вопрос: кто я? Казалось, будто лопнул корсет. Молочная 
белизна залила память. Ум опустел. Осколок зеркала удивил его.
— Смотри ты, у меня седые волосы появились!
Он и раньше жаловался на забывчивость.
Его работа напоминала комбинацию шахты и рулетки. В Нью-Йорке он трудился, 
используя глубочайшую энергию души и тела по шестнадцать часов подряд. Слишком 
поздно он понял, что нельзя безнаказанно повелевать музами и демонами.
Он спрашивал: «Что есть любовь?» — как Пилат спрашивал: «Что есть истина?» Он 
не мог ничего объяснить. Поэтому он позволил необузданным мыслям и событиям 
нестись, как стадо бешеных коров.
— Неужели высокое напряжение стерло его память? — тихо спрашивала одна сестра 
другую.
— Может, боль?
Иметь такого брата — благословение и проклятие.
Недели две Никола отдыхал в саду монастыря Гомирье в оглушительной тишине. Он 
не смотрел ни на кипарисы, ни на послушников, бьющих поклоны и палящих свечи. 
Монастырский двор был заколдован глухими голосами горлиц.
С рассеянным взглядом он боролся с демоническими белыми пятнами своей памяти. 
Когда-то этот самый Никола усилием воли изгонял из мыслей картину похорон 
Данилы. Теперь он усилием воли пытался все вспомнить. Это походило на великое 
переселение. В полном отчаянии он отыскивал в лабиринтах имена и возвращал 
понятия на их полочки в своем мозгу: «Сократ — философ. Фидий — скульптор. 
Буцефал — конь».
Пьянящие и удушающие картины прилетали в сознание как искры, как золотые листья,
 как нотная запись.



56. Ученик чародея

Во сне Николы опьяняющие и удушающие картины сменялись как искры костра, как 
золотые листья, как нотная запись.

Никола превратился в голубя.


Эдисон превратился в лиса и бросился за ним.


Тесла превратился в терьера и набросился на лиса.


Лис превратился в буйство растопыренных когтей. Рысь бросилась на собаку и 
укусила ее.