красного кирпича. При взгляде на пристань смолкли вавилонские языки и детский 
плач — древнее эсперанто.
Кепки и платки на палубе приподнялись на цыпочки, чтобы увидеть все это. Каждый 
крестьянин был героем эпоса, каждый был Энеем. Американский ветер лизнул их 
лица. Ветер нес чаек над их головами.
Гранитные лики Бачича и Цвркотича и испуганное лицо Стевана синхронно 
повернулись к контурам Манхэттена. Народы мира уставились на Америку. 
Уставились те, кого ждут, и те, кого никто не ждет, те, кто надеется вернуться, 
и те, кто не вернется никогда.
— Иисус и Мария, где это мы? — шепнула какая-то женщина.
Вшивый народ смердел деревней. Народ был испуган и отважен. Народ жаждал того, 
чего боялся.
Манхэттен!
Там дядюшка Жюль спит на матрасе и каждый день ест мясо и белый хлеб — совсем 
как миллионер. Там все не так, мамочка. Там все не так, папаша. Там кости 
трещат от тяжкой работы. Там и у горничных есть горничные.
Печальные глаза смотрели на Манхэттен, и в них светились страх и ужас. И 
беспомощность: слишком это было огромно. Это судьба.



33. Свет смертных

Во время плавания не спавший Никола Тесла много раз видел, как утренняя звезда 
отворяет ворота ночи, как розовоперстая заря касается океана, а потом Гелиос, 
свет смертных, проделывает на колеснице свой ежедневный путь.
Он все время думал о предстоящей встрече с божественным Томасом Эдисоном, 
единственным человеком в мире, который сможет понять его. Эдисон, словно паук 
на золотой паутинке, спускался с неба, и они вели долгие разговоры.
— Доброе утро! — кричал Тесла в пустоту над водами.
Море и все в нем шумело. Под Теслой и «Сатурнией» извивались 
«некаталогизированные глубоководные животные».
Наш путешественник в первый день ласкал океан:
— Белые гребешки, горькая вода!
На другой день говорил:
— Море, которое навсегда оставляешь за собой. «О рыбоносное хладное море, море 
нечеловеков», — взывал к нему стихами Гомера.
В пустом пространстве между двумя мирами Тесла озирался вокруг. Вцепившись в 
фальшборт, он вглядывался в линию, где море встречается с небом. При этом он 
порой терял самого себя, чувствуя, как бескрайняя голубизна превращается в его 
душу.
Он рассматривал в бинокль бесконечные воды, сквозь которые они шли. Наверное, 
ему это привиделось… Что? В бесконечных волнах мелькала голова одинокого пловца.
 Иногда пловец пропадал среди валов, иногда взмахи его рук возносились над 
головой.
Кто это?
Кто плыл за пароходом? Слившиеся полусферы бинокля поймали лицо. И Тесла узнал 
его. Это был Данила, брат, давно утонувший в океане времени.
Никола привык общаться с чудом смерти. Он начал шептать, потому что Бог лучше 
слышит слова, произнесенные шепотом.
— Оставь меня, — безнадежно и тихо попросил он. — Прошу, оставь меня!

А призрак в слившихся сферах бинокля неумолимо приближался. Голова и упрямые 
взмахи рук пловца говорили:
«Я никогда не оставлю тебя, брат!»





Америка



34. Дом глухого

Тесла высадился в Нью-Йорке. Город его не интересовал. В лабиринте авеню и 
стрит он сразу принялся отыскивать лабораторию Эдисона.
«Ты приехал!» — поздравил он себя, постучавшись в искомые двери.
В лаборатории интенсивно трудились над изобретением дверей для входа в мечту, 
капель для превращения в невидимку, любовного эликсира…
О!
И над камерой для чтения мыслей, для подглядывания в будущее, стетоскопом для 
прослушивания внутренней музыки.
О!
Здесь мерцала электрическая лампочка.
Здесь впервые из машины раздался человеческий голос.
Здесь Божье созидание не закончилось, оно продлилось в творчестве изобретателя.
Здесь был центр мира, тихое местечко у водоворота.
Снаружи ревел, гудел, лгал Нью-Йорк. Эдисон чувствовал себя в Нью-Йорке как