Парня наверху, верят, что Он следит за всеми их делами и раздает пряники за 
хорошее поведение, верят, что они — богоизбранный народ, и в загробную жизнь, 
черт их побери, верят в самом что ни есть каноническом варианте, с райскими 
кущами, с прогулками под ручку с Большим боссом и вечным блаженством. И ладно 
бы просто верили, это, в конце концов, их личное дело, но ведь они эту веру 
другим навязывают, и весьма агрессивно. Даже американские коллеги-физики 
бросали на него укоризненные взгляды, когда он позволял себе высказывания, 
которые можно было счесть атеистическими. С ума они, что ли, сошли? Или их так 
затюкали? Впрочем, эти проповедники кого угодно затюкают. Особенно если их 
слушать. Американцы слушают. Или сами в проповедники подаются. Вот как Танькин 
Юджин. Но проповедует он не с телеэкрана, а, можно сказать, в пустыне, то есть 
в их городишке. Судя по специфическому раздражению, прорывающемуся в Танькином 
голосе, на это уходит весь его пыл. «В каждом проповеднике живет несостоявшийся 
торговец подержанными автомобилями», — вспомнил Саров слышанную где-то 
сентенцию. Танька, как водится, глубину мысли не оценила, даже немного 
обиделась: он состоявшийся, просто у него сейчас временные трудности, как у 
всех. Они немного поспорили, но беззлобно. Расстались вечером, по-доброму, 
Серов даже удивился, насколько мирно прошла их встреча, глядя вслед идущей к 
дому Таньке, он вдруг осознал, что она принадлежит другой, прошлой жизни. Что 
ему с ней делить? Что доказывать?
* * *
Ему пришлось вернуться чуть назад, чтобы попасть на сороковую трассу, а дальше 
он помчался навстречу солнцу. В Винслоу они встретились. Солнце зависло в 
зените, наблюдая, как Саров перекусывает в придорожном кафе, потом каждый 
отправился своим путем, солнце — на запад, Саров — по-прежнему строго на восток.
 По бокам дороги, до самого горизонта простирались унылые пейзажи, собственно, 
один пейзаж — пустыня, расчерченная извилистыми линиями дорог, отходящих к 
видневшимся в отдалении редким городишкам и поселкам. От Альбукерке Саров 
свернул на север, на двадцать пятую.
Уже в сумерках подъехал к Санта-Фэ. Следуя плану, нашел Бергер-стрит, поехал 
вдоль линии домов, таун-хаусов и отдельных коттеджей, выстроенных в 
традиционном местном стиле, симбиозе украинских мазанок и европейского фахверка,
 белые оштукатуренные стены расчерчены темными линиями деревянных балок, вот 
только крыши плоские, зачем тут крыши с крутыми скатами, если скатываться 
нечему?
Как этот стиль называется, попытался вспомнить Саров и — не вспомнил. Все бы 
ничего, но как-то однообразно и голо. Деревьев почти нет, да и кустов возле 
домов тоже немного. Возможно, весной проявятся какие-нибудь клумбы с цветами 
или хотя бы газоны, а пока вокруг домов — мертвое пространство, как будто все 
асфальтом укатано.
Один дом выбивался из этого ряда. По обеим сторонам невысокого крыльца зеленели 
два пушистых прямоугольника, что-то вроде туи, рядом стояла скамейка, на 
которой сидел соломенный Страшила из «Волшебника Изумрудного города». Из 
«Волшебника страны Оз», поправил себя Саров, так вернее, хотя, в сущности, одно 
и то же. Он посмотрел на номер дома и резко нажал на тормоз — приехали! Этот 
Фрэнсис живет с женой или матерью, думал он, направляясь по дорожке к дому.
Дверь открыла молодая женщина лет двадцати восьми — тридцати, довольно высокая, 
с развитыми формами, которые подчеркивали тесные джинсы и обтягивающая 
водолазка, с пышными волосами и сильно загорелым, несмотря на зимнюю пору, 
лицом.
— Добрый вечер, прошу извинить за поздний визит, — сказал Саров, — могу ли я 
видеть мистера Клиффорда, Фрэнсиса Клиффорда?
— Мистера Клиффорда? — женщина удивленно подняла брови. — Здесь нет никакого 
мистера Клиффорда, Фрэнсиса Клиффорда, — и тут же рассмеялась, глядя на 
обескураженное лицо визитера, — может быть вас устроит мисс Клиффорд? — и, 
протягивая руку для рукопожатия: — Фрэнсис Клиффорд, можно — Фрэнси, так даже 
лучше.
В голове Сарова одна за одной пронеслось несколько мыслей. «То-то у меня было 
ощущение какой-то неестественности во время нашей переписки, такого-то то ли 
обмана, то ли розыгрыша, а ларчик-то просто открывался!» Но он не успел 
сосредоточиться на этой в целом очень верной мысли, как накатил давний, еще 
советских времен анекдот: а сейчас четыре гарных хлопца з Ливерпулю заспевают 
песню «Шиз-вумэн» или на мове: «Бона це баба». И тут же: «Черт бы подрал этот 
английский язык. Искренне ваш оказался искренне вашей, Фрэнсис оказалась 
Фрэнсиськой, Фрэнсисихой, нет, все же, скорее, Фрэнсисенькой. Милая, однако, 
женщина», — подвел итог Саров и с некоторым опозданием протянул руку.
— Питер Саров.
— А можно — Пьётр? — спросила женщина.
— Можно, — сказал Саров, — Пётр.
— Пьётр, — повторила Фрэнсис, — не получается! Я буду тренироваться. Проходите. 
Я ждала вас еще вчера, к вечеру.
— У меня нет летающего домика, — ответил Саров, вспомнив соломенную фигурку у 
входа, — и я не волшебник.
— В каждом из нас сидит волшебник, но мало кто об этом догадывается.
Так разговаривая, они прошли в дом, расположились в большой кухне-столовой, 
выпили кофе и даже чего-то съели.
— С вами так интересно разговаривать, Пьётр, — сказала Фрэнсис, — но ведь вы 
приехали сюда по делу, — она тяжело вздохнула и поднялась из-за стола, — я 
сейчас принесу документы.
«Можно подумать, что это я по собственной инициативе приехал, чтобы донимать