его о грозящей в скором времени на турнире опасности. В те далекие времена 
такая поддержка была просто необходима. Действительно, на первый взгляд не 
совсем понятно, почему Мишель Нострадамус прямо не поведал королю о приближении 
смерти, хотя это сильно облегчило бы жизнь провидцу. Сами посудите, 
предупредить короля о такой опасности – заслуга не из последнего ряда, хотя 
действенность подобного «предупреждения» легко можно было бы поставить под 
сомнение, если бы на турнире ничего не произошло. Вместе с тем мы знаем, что 
король все-таки погиб на следующий год, а Нострадамус не только не подошел к 
нему заранее и не сказал открытым текстом, что ему следует поберечься на 
турнире, но и предупреждение не передал лично – выдал его в своей книге, 
ориентированной на самый широкий круг читателей. Почему же и третье письмо не 
было отправлено тем, кому вроде бы предназначалось?
«Непрозрачность» этих трех писем сильно перекликается с туманностью всех 
стихотворений: центурий, ежегодных альманахов и шестистрочий. А все 
стихотворения написаны в одном стиле, словно автор (или авторы, если 
Нострадамусу кто-то помогал) не делал различий между предсказаниями на год, на 
столетие или на неопределенный период, как в случае со стихами из шести строк. 
Среди нострадамоведов распространено мнение, что предсказания-стихи на 
среднефран-цузском языке (со вставками на уже тогда почти «мертвой», то есть 
неиспользуемой в мирской жизни, латыни) написаны с умыслом – затруднить их 
восприятие и правильное понимание. Ту же цель должно преследовать и написание 
некоторых слов заглавными буквами. С этим нельзя не согласиться при первом 
знакомстве с катренами. Часто в четверостишиях Нострадамуса трудно добраться до 
смысла, вернее, практически во всех его куплетах это невозможно сделать, и 
зачастую по причине необъяснимого использования слов из других языков, которые 
явно не помогают зарифмовать окончания строф. Только в прозе латынь выглядит к 
месту и вносит некоторую конкретику, хотя также и неясность. И тут применяют 
обычно такое разумное объяснение: Мишелю Нострадамусу приходилось писать в 
иносказательной форме, пользоваться языком символов, сравнениями, аллегорией, 
зашифрованными датами, вставными словами, так как он опасался гонений со 
стороны «святой» инквизиции. Последняя установила за ним постоянный надзор. К 
Нострадамусу был даже приставлен специальный агент, который доносил святым 
отцам о каждом его шаге. Вероятно, именно поэтому Нострадамус в своих 
предсказаниях не выходил за рамки установок, которые, по мнению церкви того 
времени, были изложены в Библии. Вместе с тем он искал лазейки, руководствуясь 
принципом «Что не запрещено – то разрешено». В письме, которое является 
предисловием ко второй части центурий, он придерживался той же тактики и даже 
подчеркивал, что все его пророчества вдохновлены Богом (с намеком на 
католического Христа, Бога-сына, хотя иудейского Творца, Бога-отца, при желании 
там тоже можно «обнаружить»). Но, кроме умышленного желания не вступать в 
полемику с церковью, мы видим в письмах действительное уважение Бога, словно 
это письма настоящего католика. Нострадамус лишь как будто не очень доволен 
земным «институтом», представляющим Бога, о чем умалчивает, однако умалчивает 
так, что это бросается в глаза любому читающему.
В то же время он мог писать в такой форме не только для обхода инквизиции. Нет 
никаких оснований отрицать версию, согласно которой туманность катренов кроме 
этого еще и тщательно скрывает их смысл от определенных людей или на 
определенное время, а затянувшаяся «непонятность» писем со временем должна 
разогнать этот «туман», если привести эти письма в соответствие друг с другом 
или найти в них некий ключ (ключи).
Заметно, что к Цезарю Мишель обращается на «ты», а к Генриху Второму более 
почтительно – на «вы» и «ваше величество». Это как будто легко объяснить, ведь 
Цезарь – действительно его, Мишеля, сын, а Генрих – французский король. Также 
заметно, что Цезаря Мишель считает меньшим «интеллектуалом», чем 
«всехристианнейшего Короля», и не желает в послании к нему «слишком углубляться 
в вещи, которые превышают будущую способность» его «рассудка». Это было бы 
очень похоже на отношение отца к подрастающему сыну, если бы не множество 
непонятных фраз, от которых отец мог бы воздержаться, заменив их напутствиями и 
суховатым мужским признанием в любви к своему отпрыску. А самое главное – хотя 
в письме своему сыну Мишель указывает, что «...ты появился на свет так поздно, 
не буду говорить о твоих годах, ведь тебе еще нет и одного года, а твои 
Воинственные годы не способны еще дать слабому разуму запечатлеть мое сообщение 
о будущем...», а его настоящему, родному сыну, младенцу Цезарю действительно на 
момент завершения письма в 1555 г. еще не исполнилось 1 года, тут тоже есть 
серьезная «неувязочка». Нострадамус завершает письмо сыну так: «...прими же 
этот дар твоего отца Мишеля Нострадамуса, надеюсь, что смогу объяснить тебе 
каждый катрен моих Пророчеств...» Общеизвестно, что его сын не унаследовал 
пророческого дара Нострадамуса, и он также не смог разгадать тайну посланий 
своего отца.
Еще одна странность – Нострадамус пишет, обращаясь к сыну: «...твои 
Воинственные годы не способны еще дать слабому разуму запечатлеть мое сообщение 
о будущем, оставить тебе это в рукописи невозможно, так как с течением времени 
она придет в ветхость и не сохранится». Даже допуская, что к моменту завершения 
письма сыну Цезарю еще не исполнился 1 год, и у него еще был слишком «слабый 
разум», чем объяснить следующие слова: «...твои Воинственные годы...» и 
«оставить тебе это в рукописи невозможно, так как с течением времени она придет 
в ветхость и не сохранится»? Что, рукопись не сохранилась бы на протяжении всей 
жизни его сына? В «домашних» условиях бумага сохраняется не одно десятилетие, 
так почему же доктор так уверен, что рукопись «придет в ветхость» или даже 
вообще «не сохранится»? Какие «Воинственные годы», или «Военные годы», как