езает. Тряска продолжается… 0,93; 0,94. Может быть, это потому,
 что я очень высоко… Но тряска очень необычна, она становится все сильнее. 
Осматриваю приборную доску и нахожу ответ — температура газов за лопатками 
турбины больше нормы на 260°С. Я резко убираю рычаг управления двигателем до 
положения «Малый газ», но делаю это с опозданием, и двигатель сдает. Он 
выбрасывает пламя, теряет тягу и останавливается. Меня бросает на приборную 
доску. Двигатель мстит, не прощая мне неосторожной невнимательности. Тотчас же 
одна за другой прекращают работу и камеры ЖРД.
 Теперь стало совсем тихо, и я слышу свое дыхание и свист воздуха, разрезаемого 
фонарем кабины. Тряска при М = 0,9 на мгновение отвлекла мое внимание. Прошло 
десять секунд, как прозвучало предостережение, а я сидел спокойно и не слышал 
его. Видно, обычная настороженность покинула меня, и я разозлился. На этот раз 
машина перехитрила меня. Слишком много неожиданностей таит в себе машина, чтобы 
летчик мог позволить себе ошибаться. А моя ошибка несомненна. Для 
турбореактивного двигателя на такой высоте не хватало воздуха, а когда самолет 
клюнул носом, ракетное топливо отхлынуло от ЖРД, оставив камеры без 
достаточного питания. И все это произошло за каких-нибудь десять секунд.
 Самолет летит со скоростью М = 0,8 в пустынном небе по длинной глиссаде 
планирования. Мое дыхание и свист встречного потока воздуха, омывающего фонарь 
кабины, — единственные признаки жизни. Все как во сне, странном, призрачном сне,
 в глубине которого притаился ужас, но мне не хочется будить себя. И даже ужас 
кажется нереальным.
 Я двигаю рычаги управления потерявшего тягу самолета и чувствую, что он еще 
имеет скорость. Сон исчезает, и я сознаю, что самолет в аварийном состоянии.
 Чак Игер в полутора километрах позади меня. Мы предвидели этот случай. Отсюда 
можно легко спланировать. Я вижу, что аэродром слева, не очень далеко. Не 
отдавая себе отчета в том, что происходит, я с любопытством пялю глаза на белый 
слой инея. Он быстро нарастает на фонаре, затвердевает и закрывает небо, землю, 
горизонт, аэродром…
 Я не вижу, как самолет распарывает воздух, прокладывая путь вниз, но мне 
отчаянно хочется вернуться на землю. Такое же чувство я испытывал в дни 
обучения полетам, когда происходила какая-нибудь маленькая неприятность. Что ж, 
это естественная реакция. Даже после многолетних полетов первоначальный, почти 
непреодолимый инстинкт все еще живет во мне. Правда, теперь он поддается 
контролю. Человек никогда не привыкает к страху, он просто привыкает жить с ним.
 Со временем это чувство становится менее острым, но оно никогда не бывает 
приятным. У страха всегда одно лицо.
 Нужно время, чтобы сообразить, как выйти из этого положения. Прежде всего надо 
как-то выиграть время. О'кэй! Уменьшаю скорость. Так… Машина не горит. Чем 
дольше я продержусь в воздухе, тем больше времени будет для оттаивания 
остекления фонаря. Я знаю только одно: солнце и дно озера находятся сзади.
 Сквозь обледеневшие стекла фонаря еще можно различить свет и мрак. Я 
разворачиваюсь на 180 градусов со скоростью 465 километров в час — 
наивыгоднейшей скоростью планирования. Теперь солнце светит прямо в кабину. 
Должно быть, я лечу к озеру. Дорогу сможет указать Чак. Но прежде чем 
обратиться к нему, я считаю вслух. На цифре «один» мой голос слегка дрожит, но 
к десяти он звучит почти нормально.
 — Чак, у меня обледенел фонарь. Я ничего не вижу. Быстрее нагони меня и сообщи 
мое положение.
 — Хорошо, Билл.
 Теперь Чак, вероятно, уже поблизости. Он пролетает надо мной, а затем заходит 
под бессильный «Скайрокет», выясняет, что случилось, и сообщает мне без обычных 
цветистых выражений:
 — Ты планируешь на север. Аэродром справа и…
 Радио отказывает на половине фразы. Последняя спасительная нить обрывается. 
Машина слепа и беспомощна. Едва ли не сильнее страха невыносимо тягостное 
чувство одиночества. Стальная цепь неотвратимо и мгновенно меняющихся событий 
крепко сковывает меня. Стоило отказать одной части машины, как с промежутками 
не больше секунды прекращают работу остальные части.
  Рис. 4. «Скайрокет» и сопровождающий самолет-наблюдатель F-86 
 Я лечу против солнца, вероятно, над озером в сторону гор, но теперь этого 
никак нельзя проверить. Подумай хорошенько, без паники. Выход есть. Надо 
избавиться от топлива. Должен же я найти выход из этой темной, тесной трубы, 
которая бесшумно несет меня по бескрайнему небу.
 Начинаю аварийный слив, быстро проверяю сетевые выключатели. Все они включены, 
но генератор не дает тока. С остановкой турбореактивного двигателя замер 
генератор, а за ним и радио. Так вот в чем дело! Впрочем, нет, не то. Ведь есть 
еще реле, которое должно автоматически включать в цепь аккумулятор, когда 
прекращается подача электрического тока. Значит, оно тоже отказало.
 Но вот меня осеняет. Я вспоминаю, что существует ручной переключатель. Я с 
облегчением включаю его — и словно свет внезапно вспыхивает в тихой, темной 
комнате: в мой безмолвный кокон врывается голос Игера.
 — Ал, я нахожусь прямо над ним и уверен, что он ничего не видит… К тому же он 
не слышит моих сообщений. — Спокойный, мягкий голос Чака сразу все изменил. 
Игер быстро, настойчиво вызывает меня: — Билл, ты слышишь меня? Покачай крылом, 
если ты слышишь меня.
 Проходит секунда, и я отвечаю:
 — О'кэй, Чак! Я слышу тебя. Я исправил эту штуку и слышу тебя.
 Радио молчит, затем Игер говорит