поводу встречи с кем-либо из абвера.

Однажды, когда мы гуляли с Коновальцем, к нам подошел уличный фотограф и 
сфотографировал нас, передав пленку Коновальцу, заплатившему за это две марки. 
Я возмутился. Было ясно, что мое берлинское окружение хочет иметь фотографию в 
своем досье, чтобы потом, когда им понадобится, они могли разыскать меня. Тогда 
же, на улице, я выразил свой недвусмысленный протест Коновальцу. Было бы 
непростительной ошибкой, если такая фотография оказалась бы в руках у немцев, 
заявил я ему, нисколько не сомневаясь, что именно это и было его истинной целью.
 Коновалец попытался как-то меня успокоить. По его словам, не было ничего 
предосудительного в том, что какой-то уличный фотограф, зарабатывающий себе на 
жизнь, сфотографировал нас вдвоем, прогуливающимися по берлинской улице.

Позднее я убедился, что был прав. В годы войны СМЕРШ (СМЕРШ – название 
советской военной контрразведки в 1943-1946 годах.) захватил двух лазутчиков в 
Западной Украине, у одного из них была эта фотография. Когда его спросили, 
зачем она ему нужна, он ответил: «Я не имею понятия, кто этот человек, но мы 
получили приказ ликвидировать его, если обнаружим».

Я сумел войти в доверие к Коновальцу, передав ему содержимое одного 
конфиденциального разговора. Как-то Костарев и еще несколько молодых украинских 
националистов, слушателей нацистской партийной школы, стали говорить, что 
Коновалец слишком стар, чтобы руководить организацией, и его следует 
использовать лишь в качестве декоративной фигуры. Когда они спросили мое мнение,
 я возмущенно ответил:

– Да кто вы такие, чтобы предлагать подобное? Наша организация не только 
полностью доверяет Коновальцу, но и регулярно получает от него поддержку, а о 
вас до моего приезда сюда мы вообще ничего не слышали.

Когда я рассказал об этом Коновальцу, лицо его побледнело. Позже Костарев был 
уничтожение думаю, что это случайное совпадение.

В Центре было решено, что, как только я прибуду в Германию, мне следует 
проявлять полную самостоятельность и не поддерживать никаких контактов ни с 
нашей резидентурой, ни с нелегалами. Коновалец взял меня под свою опеку и 
частенько навещал: мы вдвоем бродили по городу. Однажды он даже повел меня на 
спектакль в Берлинскую оперу, но в целом развлечений в моей жизни там было не 
так уж много. Украинская община была очень бедной, и о том, чтобы позволить 
себе какую-либо роскошь, не могло быть и речи. Если вас приглашали на чай, то 
сахар принято было приносить с собой. Украинцы, с которыми я общался, наивно 
полагали, что могут помочь финансировать ОУН за счет доходов какой-нибудь 
гуталиновой фабрики, которой владели их родственники в Польше. Они буквально 
жаждали войны Германии с Польшей и СССР как освобождения из-под ига 
«национального угнетения».

Коновалец привязался ко мне и даже предложил, чтобы я сопровождал его в 
инспекционной поездке в Париж и Вену с целью проверки положения дел в 
украинских эмигрантских кругах, поддерживавших его. У него были деньги, 
полученные от немцев, и это позволяло ему играть роль лидера могущественной 
организации.

В Париже мы остановились в разных отелях. Во время нашего пребывания в городе 
проходила всеобщая забастовка, и все рестораны оказались закрытыми, так что 
Коновалец повез меня обедать в… Версаль. Не работало и метро, и нам пришлось 
взять такси, кстати, весьма дорогое. Я был под огромным впечатлением от Парижа 
и остаюсь его поклонником до сегодняшнего дня.

Центр был осведомлен о том, что мы с Коновальцем намеревались провести в Париже 
три недели, и решил воспользоваться этой возможностью, чтобы организовать мне 
встречу с моим курьером. Согласно инструкции из Москвы мне надлежало по 
возможности выйти на такую встречу в Париже и позднее в Вене. Для этого я 
должен был дважды в неделю появляться между пятью и шестью вечера на углу 
Плас-де-Клиши и бульвара де-Клиши. Курьер должен был быть мне лично известен, 
но имя его мне не раскрывали – таковы были «правила конспирации», – им мог 
оказаться кто угодно. В первое же свое появление на условленном месте я увидел… 
собственную жену, одетую по последней моде: она сидела за столиком кафе на 
улице и медленно попивала черный кофе. В ту минуту я был обуреваем самыми 
разнородными чувствами. Усилием воли мне удалось заставить себя удостовериться, 
что за мной нет никакой слежки, и лишь после этого я приблизился к Эмме. Мне 
сразу же стало совершенно ясно: место для рандеву выбрано крайне неудачно, так 
как сновавшая вокруг толпа не давала возможности проверить, есть ли за тобой 
«хвост» или нет.

Опыт моей работы в Харькове против польской агентуры научил меня, что почти во 
всех провалах виноват был неудачный выбор места встречи. Взяв себя в руки, я на 
плохом немецком попросил разрешения сесть рядом за столик. Мы оба были крайне 
напряжены. Эмма, когда я подсел к ней, осведомилась, все ли у меня в порядке.

– Хотя ты и потерял в весе, но выглядишь, по-моему, превосходно, – добавила она