партизанского движения.

Однако он выполнял в основном лишь координационные функции, не ведя агентурной 
разведки в тылу германских войск без взаимодействия с военной разведкой и 
контрразведкой. Некоторую самостоятельность проявили лишь активисты партии и 
комсомола, которые большей частью вели пропагандистскую работу в тылу 
противника. И все же они полагались, как правило, на конспиративное обеспечение 
своей деятельности по линии нашей военной разведки и НКВД.

Добытая важная информация докладывалась Сталину, а непосредственную координацию 
разведывательной работы осуществляли вначале Молотов, затем Голиков, а в конце 
войны – Берия. Кроме того, с началом боевых действий в каждом разведуправлении 
были созданы отделы по обработке и анализу ценных сведений, что в значительной 
мере облегчало задачу Ставки при принятии решений.

В начале войны мы испытывали острую нехватку в квалифицированных кадрах. Я и 
Эйтингон предложили, чтобы из тюрем были освобождены бывшие сотрудники разведки 
и госбезопасности. Циничность Берии и простота в решении людских судеб ясно 
проявились в его реакции на наше предложение. Берию совершенно не интересовало, 
виновны или невиновны те, кого мы рекомендовали для работы. Он задал 
один-единственный вопрос:

– Вы уверены, что они нам нужны?

– Совершенно уверен, – ответил я.

– Тогда свяжитесь с Кобуловым, пусть освободит. И немедленно их используйте.

Я получил для просмотра дела запрошенных мною людей. Из них следовало, что все 
были арестованы по инициативе и прямому приказу высшего руководства – Сталина и 
Молотова. К несчастью, Шпигельглаз, Карин, Мали и другие разведчики к этому 
времени были уже расстреляны.

После освобождения некоторые мои близкие друзья оказались без жилья в Москве: 
их семьи были выселены из столицы. Все они поселились у меня на квартире, на 
улице Горького, в доме, где находился спортивный магазин «Динамо». Этажом выше 
была квартира Меркулова, первого заместителя Берии, который иногда спускался ко 
мне, если надо было обсудить что-нибудь срочное. Обе наши квартиры 
использовались также как явочные для встреч с иностранными дипломатами. 
Случилось так, что Меркулов позвонил мне как раз в тот момент, когда в гостиной 
сидели мои постояльцы, и, поскольку он собирался зайти, чтобы поговорить о 
неотложных делах, пришлось спрятать их в спальне, чтобы избежать встречи 
наркома с недавно выпущенными на свободу бывшими «преступниками».

Из четырех друзей, живших у меня на квартире, очень опытным сотрудником был 
Каминский – он оставался у меня до тех пор, пока его не послали в Житомир, в 
тыл к немцам. В пенсне и костюме-тройке Каминский напоминал типичного 
французского бизнесмена. Провожая его, моя жена не смогла сдержать слез. Сам 
Каминский излучал оптимизм. По его словам, он по-настоящему счастлив, что его 
снова привлекли к работе. Перемежая свою речь французскими анекдотами, чтобы 
немного успокоить мою жену, Каминский говорил, что для него это большая удача, 
даже если ему и суждено умереть. Его выдали сразу же после приземления в 
Житомире. Это сделал священник, агент местного НКВД, который к этому времени 
уже сотрудничал с гестапо. Каминский сразу почувствовал засаду, устроенную на 
явочной квартире, и застрелился. О его судьбе мы узнали через три или четыре 
месяца. Все, кто находился рядом с ним, были блокированы и убиты в перестрелке. 
Другие чекисты, освобожденные из тюрьмы и ранее уволенные, приступили к работе 
в органах, но с понижением в должности. Большинство из них были засланы во 
главе спецгрупп в тыл к немцам. Часть из них погибла, но некоторые – Медведев и 
Прокопюк – получили звание Героя Советского Союза за успешные партизанские 
операции в тылу у немцев.

Репрессии 1938—1939 годов многому меня научили: я не был теперь настолько 
наивен, чтобы подписывать документы на реабилитацию своих друзей, освобожденных 
из тюрьмы в 1941 году. Моя репутация уже была «подмочена связью с этими людьми»,
 арестованными как враги народа. Для того чтобы их реабилитация выглядела 
объективно оправданной, я попросил Фитина подписать документы, необходимые для 
возвращения в строй людей, особенно близких мне. Это оказалось дальновидным 
шагом: в 1946 и 1953 годах, когда меня обвиняли в том, что я способствовал 
освобождению своих друзей, являвшихся врагами народа, я имел возможность 
сослаться на подпись Фитина. В судьбе Серебрянского мое ходатайство о его 
восстановлении в партии в 1941 году сыграло роковую роль: в 1953 году его 
обвинили в том, что он избежал высшей меры наказания только благодаря 
заступничеству такого изменника, как я. Он умер в тюрьме на допросе у 
следователя Цареградского в 1956 году.

26 июня 1941 года я получил еще одно назначение на должность заместителя 
начальника штаба НКВД по борьбе с немецкими парашютными десантами. В 1942 году 
под мое начало было передано отборное подразделение десантников. Им была 
придана эскадрилья транспортных самолетов и бомбардировщиков дальнего действия.