людей, враждебно настроенных к Берии. Я совершенно явственно чувствовал, что 
судьи не готовы признать реальный факт, что все эти ликвидации 
санкционировались руководителями, стоявшими в табели о рангах выше Берии, а он 
к эпизодам, рассказанным на суде, вообще не имел отношения.

Костромин быстро и деловито подвел итог судебного заседания. По его словам, 
меня судят не за эти операции против врагов советской власти. Суд полагает, что 
я руководил на своей даче другими тайными операциями, направленными против 
врагов Берии. Я тут же попросил привести хотя бы один конкретный факт 
террористического акта с моим участием против правительства или врагов Берии. 
Костромин жестко возразил: дело Берии закрыто, и точно установлено, что такого 
рода акции совершались неоднократно, а поскольку я работал под его началом, то 
также являюсь виновным. Однако суд в данный момент еще не располагает на сей 
счет соответствующими доказательствами. С этими словами он закрыл слушание дела,
 дав мне возможность выступить с последним словом. Я был краток и заявил о 
своей невиновности и о том, что расправа надо мной происходит в интересах 
украинских фашистов, империалистических спецслужб и троцкистов за рубежом. И, 
наконец, я потребовал реализовать мое законное право ознакомиться с протоколом 
судебного заседания, внести в него свои замечания. В этом мне было тут же 
отказано.

Костромин объявил перерыв. Меня вывели в приемную, где предложили чай с 
бутербродами. Адмирал подошел ко мне, пожал руку и сказал, что я держался, как 
и положено мужчине. Он успокоил: все будет хорошо. Через некоторое время меня 
ввели обратно в кабинет Костромина для зачтения приговора. Судьи встали, и 
председательствующий зачитал написанный от руки приговор, который в точности 
повторял обвинительное заключение прокуратуры с одним добавлением: «Суд не 
считает целесообразным применение ко мне высшей меры наказания – смертной казни 
и основывает свой приговор на материалах, имеющихся в деле, но не рассмотренных 
в судебном заседании».

Меня приговорили к пятнадцати годам тюремного заключения. Приговор был 
окончательный и обжалованию не подлежал. Стояла ранняя осень 1958 года. Со 
времени своего ареста в 1953 году я уже провел в тюрьме пять лет.

Силы оставили меня. Я не мог выйти из состояния шока, почувствовал, что вот-вот 
упаду в обморок, и вынужден был присесть. Вскоре я уже был во внутренней тюрьме 
Лубянки. У меня началась страшная головная боль, и надзиратель даже дал мне 
таблетку. Я все еще не пришел в себя, когда меня неожиданно отвели в кабинет 
Серова – бывшие владения Берии. Мрачно взглянув на меня, Серов предложил сесть.

– Слушайте внимательно, – начал он. – У вас будет еще много времени обдумать 
свое положение. Вас отправят во Владимирскую тюрьму. И если там вы вспомните о 
каких-нибудь подозрительных действиях или преступных приказах Молотова и 
Маленкова, связанных с теми или иными делами внутри страны или за рубежом, 
сообщите мне, но не упоминайте Никиту Сергеевича. И если, – заключил он, – вы 
вспомните то, о чем я вам сказал, вы останетесь живы и мы вас амнистируем.

Несмотря на страшную головную боль, я кивнул, выражая согласие. Больше я 
никогда его не видел.




Владимирская тюрьма как место содержания наиболее опасных для режима 
нежелательных свидетелей


Меня сразу же перевели в Лефортовскую тюрьму и через два дня разрешили свидание 
с женой и младшим братом Константином. Наконец-то я дал волю слезам, а они, как 
могли, утешали меня. Известие, что я буду находиться во Владимирской тюрьме, 
вызвало скрытую радость: в этом городе жила младшая сестра жены, ее муж 
Александр Комельков был ответственным сотрудником аппарата МВД Владимирской 
области, заместителем начальника ГАИ. Они жили в том же доме, где и все 
тюремное начальство, включая старших надзирателей. Со всеми своими соседями 
Комельков и его жена были в отличных отношениях. Вскоре на летние каникулы во 
Владимир приехал мой младший сын Анатолий. Там он подружился с Юрием, мальчиком 
своего возраста, сыном начальника Владимирской тюрьмы полковника Козика. С ними 
в компании была Ольга, дочка заместителя Козика, жившего по соседству.

Жене повезло, что ее не арестовали, когда я находился под следствием, как жен 
других должностных лиц, проходивших по делу Берии. Она предусмотрительно 
прервала знакомства с бывшими сослуживцами. Что касается наших друзей, не 
связанных с органами, то они очень поддерживали нас, особенно Марианна 
Ярославская. Ее отец Емельян Ярославский был секретарем ЦК партии с 1920-х по 
1940-е годы. Неформально Ярославский считался идеологом партии. Я познакомился 
с ним и его обаятельной женой – старой революционеркой в 1943 году, когда 
получил дачу рядом с его домом. Знакомство с Ярославскими сыграло большую роль 
в моей жизни и помогло семье выстоять. Через Марианну жена завела друзей среди 
скульпторов, художников, писателей. После смерти Ярославского я оказывал