теперь записей этих бесед следует, что немецкий посол в Москве открыто заявлял 
советскому дипломату, в недалеком прошлом, начальнику внешней разведки НКВД, о 
своей озабоченности растущей напряженностью в германо-советских отношениях, 
грозящей столкновением, и о необходимости их улучшения.

Деканозов немедленно доложил не только в форме записи беседы, но и лично 
Сталину и Молотову о встречах с Шуленбургом. И вот здесь советское руководство 
в силу своего менталитета допустило серьезнейшую ошибку. Оно не могло себе 
представить, что Шуленбург беседовал с Деканозовым по собственной инициативе, 
без санкции Берлина. Даже когда Шуленбург подчеркнул Деканозову, что он 
излагает свою личную точку зрения о необходимости предпринять шаги в виде 
совместного обмена нотами и принятия коммюнике о стабильности германо-советских 
связей, в Кремле восприняли его слова, как точку зрения влиятельных 
политических кругов Германии. Роль Шулебурга Сталин, Молотов, Берия, безусловно,
 переоценивали. От его бесед с Деканозовым ожидали начала проработки возможной 
встречи с немецким руководством на высшем уровне. Не случайно Деканозов 1 мая 
1941 года стоял на трибуне Мавзолея вместе с руководителями партии и 
государства. Это лучше всяких слов говорило немцам, что он, заместитель наркома 
иностранных дел, очень близок к руководителям Советского Союза. 5 мая Деканозов 
был приглашен на завтрак к Шуленбургу.

По ошибочному указанию Кремля мы подкинули дезинформацию о том, что якобы 
Сталин выступает последовательным сторонником мирного урегулирования соглашений,
 в отличие от военных кругов СССР, придерживающихся жестких позиций военного 
противостояния Германии. Затем последовало печально известное заявление ТАСС от 
14 июня 1941 года о безосновательности слухов относительно войны с Германией.

Намерения немцев и неизбежность войны стали еще более очевидными, когда нашей 
контрразведке с помощью агента военной разведки Г. Кегеля при участии 3. 
Рыбкиной удалось установить совершенную прослушивающую аппаратуру в помещениях 
немецкого посольства, где Шуленбург и военный атташе вели доверительные беседы 
между собой. Это было очень большим достижением нашего контрразведывательного 
аппарата и его технических подразделений, смонтировавших аппаратуру. К 
сожалению, это удалось сделать только в майские праздники 1941 года.

Кобулов, Меркулов, Берия часто бывали у Сталина в мае-июне 1941 года. Они лично 
докладывали разведывательные и контрразведывательные материалы. Однако самые 
убедительные данные о сроках нападения появились за два-три дня до начала войны.
 Их немедленно доложили на самый «верх». Это были записи разговоров Шуленбурга, 
который прямо говорил, что он очень пессимистично настроен в отношении военных 
планов Гитлера, связанных с Россией. Эта запись легла на стол Сталину и 
окончательно убедила советское руководство, что война разразится в самое 
ближайшее время. Сейчас известно также, что при встрече А. Щербакова с 
секретарями райкомов партии в Москве 20 июня 1941 года он советовал не выезжать 
в выходные дни из Москвы, ибо ожидается нападение Германии.

Я с большим уважением отношусь к нашим видным военачальникам — Маршалу 
Советского Союза Г. Жукову и адмиралу Н. Кузнецову, однако им не следовало бы 
упрекать друг друга в пренебрежении данными разведки. Например, Кузнецову, 
который в записке Сталину излагал сообщение военно-морской разведки о сроках 
нападения, приписывают вину за дезориентацию руководства о сроках нападения 
немцев. Дело в том, что Кузнецов, действительно, сообщал о не подтвердившихся 
сроках, но, к сожалению, каждый раз цитирование документов в нашей исторической 
и мемуарной литературе подчинено конъюнктуре. Жуков упрекает Кузнецова в том, 
что капитан первого ранга Воронцов, наш военно-морской атташе в Берлине, 
докладывал ему о действиях немецкого командования, опираясь на данные 
нескольких источников, дававших разные сообщения. Но ведь не процитирован весь 
документ, где говорится, что источники информации ненадежны и дано задание 
перепроверить их, после чего эти сведения не подтвердились. О том же самом идет 
речь и в записках генерала Голикова — что сведения о начале войны, поступавшие 
в марте-апреле 1941 года, действительно оказались неточными.

Существенное значение имеет и то, что доклады Голикова и Кузнецова весной 1941 
года направлялись Сталину в то время, когда немецкие силы не были еще полностью 
развернуты по нашей границе и вопрос о немедленном начале военных действий не 
стоял. Генштаб верно оценивал возможности противника и делал правильные выводы. 
По складывающейся ситуации начало военных действий представлялось маловероятным 
до июня. Нельзя не осуждать распространенное сегодня явление, когда многие 
публицисты произвольно и безответственно цитируют важнейшие документы нашей 
истории. И, как правило, занимаются этим те, кто в своих предыдущих публикациях 
давал иные «исторические» оценки роли КПСС, характеру и особенностям 
предвоенной обстановки.

Однако нельзя не сказать и о крупных просчетах нашей разведки. Довольно часто 
муссируется вопрос о том, что Сталин дал указание о развертывании главных сил 
танковых и механизированных соединений Красной Армии для отражения главного 
удара противника на Юго-Западном направлении, поскольку имелось в виду, что 
немцам нужны были нефть, украинский уголь, запасы зерна и т. д. для длительной 
войны с Советским Союзом. На самом же деле мы переоценивали группировку 
немецких войск, противостоящую нам на юго-западе, в результате чего Южный фронт