Вильсон пытался затеять беседу, фюрер вышел из себя. Несколько раз он повторил: 
"Я разгромлю чехов!" Переводчик Шмидт перевел эту фразу на английский язык, и 
глагол "разгромить" произнес тоже с особым, пронзительным, ударением. 

Кстати, не один Гендерсон, но и другие дипломаты уловили эту странную манеру: 
немецкие переводчики не говорили ровным голосом, а принимались как-то 
неестественно визжать, рычать и голосить всякий раз, когда доходили в своем 
переводе до тех фраз, которые только что выкрикивал сам фюрер. Так было 
заведено для пущего запугивания своих противников. Тогда же, во время беседы, 
Гитлер заявил, что если Англии и Франции угодно воевать, то он, Гитлер, готов. 
"Сегодня вторник, в будущий понедельник мы будем в войне с вами". 

Вильсон поспешил в Лондон. Выслушав рассказ о разыгравшейся в Берлине сцене с 
его письмом, Чемберлен побледнел. Британскому старому "льву" совсем изменила 
воля. Пришлось Чемберлену в третий раз - 29 сентября лететь в Германию. С 
визитом в Берлин пожаловали и итальянский дуче Муссолини, и французский премьер 
Даладье. 

Съехались в Мюнхен, Совещания велись в Коричневом доме при закрытых дверях. 
Французы и англичане сидели за столом с потускнелыми и грустными лицами. Их 
настораживали военные притязания немцев. Вчера прибрали к рукам Австрию, 
сегодня требуют отдать Чехословакию, а что будет завтра? В Европе не так уж 
много стран, чего доброго и до Франции доберутся, до Британских островов... 

Нет, Чемберлен и Даладье должны показать свою твердость. Нужно прощупать почву. 
И если Гитлер, по обыкновению, начнет угрожать, то этим он только усложнит дело 
и внесет раскол в западный мир. Даладье убежден, что французская армия сильнее 
немецкой, а флот Великобритании был и остается господствующим на морях. 

Так чего же хочет господин Гитлер? 

Вот он встал, заговорил о всемогущем боге, который вверил ему, фюреру, империю 
и судьбу немцев. Нет, не только Германскую империю. Он прямо заявил, что волей 
провидения он стал канцлером, чтобы защитить западные страны от тирании с 
Востока... 

Неподвижно сидевший Чемберлен пошевелился. Вздохнув, он мысленно перекрестился 
и не заметил, как рука непроизвольно дотронулась до груди... В этом жесте 
Гитлер уловил выражение согласия и, потрясая кулаками, заговорил о красной 
опасности, о революционном брожении рабочей черни, о большевистской России, 
которая, если ее не остановить, может пожрать всю Европу. 

- Поверьте, господа! - чуть не вскрикнул Гитлер, взглянув полными страдания 
глазами в потолок. - Цель моей жизни, дарованной Германии, направить свои 
усилия и великую империю на уничтожение красной опасности, надвигающейся на 
европейскую цивилизацию с Востока... Чехословакия нужна мне как свободный 
коридор. В нужный час я замахнусь и нанесу такой удар, от которого большевики 
не смогут и опомниться. Драиг нах Остен - вот смысл моей борьбы! 

Старый Чемберлен выпрямился и, посмотрев на французского премьера, кивнул ему 
головой. Даладье в свою очередь выразил на лице успокоение и даже слегка 
улыбнулся. Гитлер еще долго говорил, но те мысли и идеи борьбы, которые он 
выражал, уже не занимали гостей. 

Переговоры, которые велись в строжайшем секрете и надолго оставались тайной 
Коричневого дома, закончились около двух часов ночи. 

В свои столицы Чемберлен и Даладье въезжали, как триумфаторы. Еще бы! Чемберлен 
вез домой скрепленную им и Гитлером декларацию: "Мы, германский фюрер, 
имперский канцлер и британский премьер-министр... согласились в том, что вопрос 
об англо-германских отношениях имеет первостепенную важность для обеих стран и 
для всей Европы. Мы считаем, что соглашение, подписанное вчера вечером, равно 
Как и англо-германское морское соглашение символизируют волю обоих наших 
народов никогда впредь не воевать друг с другом". 

Во Франции встречали Даладье овациями, восторгались, Что он избавил свою страну 
от страшной военной опасности. Восторги эти не имели границ, и в честь Даладье 
даже решено было выбить медаль. 

Только об одном миротворцы умалчивали - о проданной несчастной Чехословакии. 
Оттяпав Судетскую область и пограничные районы, немцы вовсе не собирались унять 
свой аппетит. Гитлер потребовал приезда в Берлин нового чешского президента 
Гаха и министра иностранных дел Хвалковского. Но теперь фюрер и его министры 
Геринг и Риббентроп видели перед собой не представителей независимой республики,
 а вроде бы подсудимых, которым заранее уготован смертный приговор. Гитлер 
грубо заявил им, что сейчас не время для разговоров. Он вызвал их лишь для того,
 чтобы получить от них подпись на документе о том, что Богемия и Моравия 
включаются в состав Германской империи. "Всякий пытающийся сопротивляться, - 
заявил им Гитлер, - будет растоптан". После этого Гитлер поставил свою подпись 
на документе и вышел.