. Поздно вечером летчики посетили во Фрунзовке братскую могилу 
революционеров и героев гражданской войны. Возле нее был захоронен наш боевой 
товарищ Леонид Дьяченко. Возложили к обелиску венок и цветы. От местных жителей 
мы и узнали о последних минутах жизни Леонида. Трудно было восстановить детали 
схватки в воздухе. Ясно было одно. Дьяченко героически вел себя в бою с 
превосходящими силами врага. Бой с двумя Ме109 сложился для него тяжело, и он 
погиб, выполнив до конца свой долг.
      На следующее утро полк перебазировался в Березовку. Если до этого мы 
видели трагедию гражданского населения в войне лишь с воздуха, при полетах в 
тыл противника и обратно, то здесь, в Березовке, встретили потоки беженцев, 
уходящих на восток.
      По дороге, проходящей около летного поля, с раннего утра до позднего 
вечера шли люди, двигались покрытые пылью повозки с измученными детьми и 
стариками, с домашним имуществом. По обочинам дороги брели стада коров и гурты 
овец.
      С какой болью в душе смотрели мы на этот нескончаемый поток. Выйти из 
посадок и поговорить с людьми просто не позволяла совесть. Ведь уходящие на 
восток люди так надеялись на нашу армию. А мы не смогли сдержать врага…
      Среди беженцев иногда появлялись подразделения безоружных солдат, в 
пропитанном потом обмундировании, запыленные, уставшие, они двигались в 
направлении Одессы. У одной такой группы поздно вечером спросил:
      – Почему идете в тыл, а не к линии фронта?
      – Приказано двигаться на Одессу, – хрипло ответил старший. – Новобранцы.
      – А где оружие?
      – Винтовок не выдали. Сказали, что в пути или на месте должны будем 
получить…
      Както вечером над аэродромом пролетела с востока девятка Ю88, прикрытая 
истребителями сопровождения. Без команды с КП взлетело трое летчиков, 
оказавшихся около своих заправленных горючим и боеприпасами самолетов. На этот 
раз бой был неудачным, не дал таких результатов, как это было в аналогичной 
ситуации в районе Котовска. Неорганизованная атака на малой скорости в наборе 
высоты не принесла успеха. Более того, вырвавшегося вперед Селиверстова 
истребители сопровождения противника атаковали и подожгли. Оставляя шлейф дыма 
в вечернем небе, «миг» упал. Но Селиверстов сумел спастись, выбросившись с 
парашютом.
      Приехал он в полк на телеге. Селиверстов появился перед нами как раз во 
время ужина. Он был в обгоревших сапогах, в реглане с покоробленной от огня 
полой. Но летчики оставались летчиками. Увидев, что боевой товарищ жив и здоров,
 не обошлись без шутки.
      – Кузьма! Ты так красиво опускался на парашюте в ореоле лучей заходящего 
солнца, что эту картину трудно забыть! Жаль, не было фотографа, – подтрунил 
Ивачев.
      – Теперь Кузьме придется летать в обгоревшем реглане и босиком, – 
дополнил Фигичев. – Командир БАО ни за что не выдаст ему новых сапог и реглана. 
Срок их носкито еще не кончился.
      Утром за примитивным артельным столом около КП в одной из посадок 
собрались все летчики и работники штаба на завтрак, привезенный из села. В это 
время восточнее аэродрома послышался нарастающий гул летящих самолетов. 
Начальник штаба Матвеев, посмотрев в сторону и подойдя к столу, спокойно 
сказал:
      – Наши бомберы летят!
      Все глянули в ту сторону. Вскоре увидели знакомые очертания Ю88. Пятерка 
шла на высоте пятьсот метров прямо на нас.
      – Какие наши?! Это же «юнкерсы»! – раздался крик, и я, как и другие 
летчики, бросился через гречишное поле к самолетам. Пока добежал, раза два упал,
 запутавшись ногами в густой гречихе.
      Надевая парашют, крикнул технику Чувашкину:
      – На взлет! Снимай маскировку!
      Но рядом его не оказалось, он уже был в укрытии. Группа «юнкерсов» встала 
на курс сбрасывания бомб, в створе которого находились стоящие в конце летного 
поля незамаскированные У2 и мой самолет.
      Посыпались бомбы. Взрывы приближались. Личная безопасность у меня всегда 
была связана с самолетом. И сейчас инстинкт самосохранения заставил меня 
прижаться к «мигу». Недалеко упали три бомбы. Врезавшись в грунт, они выбросили 
вверх комья земли. Но ни одна не взорвалась.
      Если бы эти три, очень крупные бомбы взорвались, то ни самолету, ни мне, 
конечно бы, несдобровать.
      Но вот бомбардировщики с набором высоты ушли на запад. Выскочил из 
укрытия Чувашкин. Мы быстро разбросали ветки маскировки. Пока я привязывался, 
техник запустил мотор. Я вырулил и взлетел. Но что это? Шасси не убирались. 
Глянул на манометр давления воздуха – стрелка стояла на нуле. Чувашкин в спешке 
не закрыл вентиль баллона сжатого воздуха. С выпущенным шасси пытался было 
нагнать уходящих «юнкерсов». Но скорость была мала, мотор начал перегреваться 
изза закрытых заслонок воздухозаборника. В этих условиях оставалось только 
вернуться и заходить на посадку. Вскоре приехал на машине Осипенко, грозно 
спросил:
      – Почему не стал догонять бомбардировщиков?
      – Товарищ командир дивизии, при запуске мотора стравил весь воздух, а с 
выпущенными шасси догнать «юнкерсов» не смог, – взял я на себя вину Чувашкина.
      – Иванов! – резко обратился комдив к командиру полка. – Я не одобряю ваше 
ходатайство о назначении Покрышкина командиром эскадрильи. Подберите другую 
кандидатуру.
      Вот так обернулась инициатива. Не скрою, меня обожгла обида: ведь 
старался сделать как лучше….
      От бомбежки в тот раз никто