Оказалось, что два сына и дочь Нины Павловны тоже на фронте. Сама она воюет с 
зимы 1941 года, все время на передовой, но ни разу не была ранена. 

- Знаете, товарищ генерал, если бы мне кто раньше сказал, что я в мои годы 
смогу так много ходить пешком с полной выкладкой, я бы не поверила! Посчитала 
бы за шутку! Но вот, оказывается, хожу и ничего. Здоровье у меня крепкое. Иной 
раз по нескольку дней приходится лежать в болоте, в грязи. И не болею. Вообще 
никогда не простужалась. 

Я предложил Петровой пообедать у меня. За столом беседа продолжалась. От рюмки 
водки Нина Павловна отказалась: 

- Не пью... 

- Солдаты вас не обижают? 

- Что вы, товарищ генерал! Они меня мамашей зовут, относятся с уважением. - 
Петрова усмехнулась и добавила: - Сказать откровенно, меня сам ротный немного 
побаивается. Молод он еще, в сыновья мне годится, ему всего двадцать три года. 

- Нина Павловна, я прикажу, чтобы вам выдали новое обмундирование. И пусть 
подгонят его в здешней мастерской военторга. 

- Зачем? - Петрова равнодушно пожала плечами. - Щеголять я стара, а ползать по 
передовой мне и в этих брюках удобно. Привыкла к ним. Вот новую винтовку я бы 
не возражала получить. У моей нарезы в канале ствола поистерлись. 

Нине Павловне выдали снайперскую винтовку с оптическим прицелом. На прикладе 
укрепили золоченую пластинку с надписью "Старшине Н. П. Петровой от 
командующего армией". Кроме того, я наградил отважную патриотку часами. 

Почти через всю войну прошла эта смелая женщина и оставалась невредимой. А вот 
теперь, когда победа была так близка, шальная пуля сразила ее... 

От Штеттина соединения армии направились на Анклам - довольно крупный город и 
важный узел дорог. Двигались быстро. Часто приходилось менять командный пункт 
армии. Однажды при очередном переезде на узкой улице какой-то деревни моя 
машина вынуждена была остановиться. Дорогу преградило несколько танков. По 
огородам проехать нельзя - земля под ярким, весенним солнцем оттаяла и размякла.
 

У танков - никого. 

- Не иначе, спят танкисты или обедают, - сказал я адъютанту. - Какая 
возмутительная беспечность! 

Я вылез из машины и направился к ближайшему дому с красной черепичной крышей. 
Из открытых окон его доносились голоса. 

Миновав прихожую, оказался в просторной комнате. Посередине ее стояли два 
больших сдвинутых вместе стола, уставленных закусками и бутылками. За столами 
сидело человек двадцать танкистов в шинелях и бушлатах. Их покрасневшие лица и 
громкие голоса свидетельствовали о том, что обедают они уже давно. 

Когда я вошел, кое-кто из присутствующих встал. На мое приветствие ответили 
вразброд, недружно. Разговоры сразу смолкли. Все смотрели выжидательно. 

Случись это несколько месяцев назад, я бы крепко отругал их, может быть, даже 
отправил под арест. Но сейчас так поступить не мог. 

Война кончалась, и все это чувствовали. У людей было приподнятое настроение от 
сознания скорой победы, близкой перспективы возвращения домой, встречи с 
родными и близкими. В такое время не хочется думать о предстоящем бое, о 
возможной смерти. А танкистам завтра предстояло брать Анклам, который 
гитлеровцы намеревались прочно удерживать. Правильно ли в таких условиях 
учинять разнос, наказывать солдат? 

Я решил поступить иначе. Неторопливо, делая вид, что не замечаю настороженных 
взглядов танкистов, подошел к столу, спросил: 

- За что пьете, товарищи? 

- За победу, товарищ генерал! 

- Что ж, за это и я с вами, пожалуй, выпью. Налейте-ка. 

Мне подали наполненную рюмку. Все сразу почувствовали себя свободнее, поняли: 
командующий ругаться не будет.