ему пришлось немало поблуждать, так как КП армии успел за это время 
продвинуться далеко вперед. 

Ознакомившись сходом наступления, маршал признал действия гвардейцев отличными 
и тут же принял решение немедленно ввести в прорыв 2-ю танковую армию. Она 
получила задачу двигаться в направлении Люблин, Демблин, Прага (пригород 
Варшавы), с тем чтобы обойти вражескую группировку и отрезать ей путь на запад. 


Чтобы переправить танки через реку, были наведены три 60-тонных моста (до этого 
у нас уже имелось два 30-тонных и два 16-тонных моста). Быстрая наводка мостов 
обеспечивалась тем, что, несмотря на загруженность дорог, понтонные парки 
продвигались вслед за боевыми порядками войск. 

Пока наши стрелковые части продолжали с боями идти на запад, танкисты 
переправились через Западный Буг и утром 22 июля уже обогнали пехоту и 
устремились к Люблину. Я крепко пожал руку сияющему С. И. Богданову, пожелал 
успеха и заверил, что пехотинцы 8-й не отстанут от танкистов. На другой день 
2-я танковая армия совместно с 28-м гвардейским стрелковым корпусом окружила 
город и начала бой с его гарнизоном. 

23 июля, подъехав к окруженному городу, я узнал от командира 28-го гвардейского 
стрелкового корпуса генерала А. И. Рыжова, что Богданов ранен. Он ехал на 
бронетранспортере за своими танками по северной окраине города и попал под пулю 
немецкого снайпера. Ему раздробило плечевую кость. 

То, что Богданов оказался в пекле боя, для меня не было неожиданностью. Это в 
его характере: видеть все своими глазами и руководить войсками непосредственно 
на поле боя, а не из глубокого тыла. 

Я не осуждал Богданова. Командир только тогда правильно оценит обстановку, 
особенно в современном высокоманевренном бою, когда будет чувствовать пульс боя.
 Что ж, иногда приходится и рисковать, но это окупается сохранением жизней 
многих и многих солдат, и успех добывается меньшей кровью. Надо учитывать и 
огромное моральное значение поведения командира в бою. Бойцы, видя его в своей 
среде в самые напряженные минуты, проникаются большей уверенностью в победе. 
Такого командира солдаты любят, готовы прикрыть его своей грудью и идут за ним 
в самый яростный огонь, ибо видят, что он делит с ними все трудности. 

Я разыскал Семена Ильича в армейском госпитале севернее Люблина. Его собирались 
эвакуировать. Я спросил: 

- Семен, как настроение? 

Он, преодолевая жестокую боль, весело отозвался: 

- Ничего, Вася, скоро вернусь и обязательно вместе пойдем на Берлин. 

Месяца два спустя он действительно вернулся, и мы опять вместе двинулись вперед 
на Одер, а затем на Берлин. 

...Я подхожу к страшным событиям. Мне казалось, что уже ничего не сможет меня 
удивить, что касалось бы облика фашизма. Я видел все! И бои в Сталинграде, 
сожженные и разрушенные села и города Украины, только что освобожденные от 
немецких захватчиков, я видел горы трупов немецких солдат, преданных их 
генералами, брошенных в бессмысленную бойню. Мы громили армию, обреченную на 
уничтожение ее командованием и фашистскими правителями страны. Солдат, цепляясь 
за каждый метр чужой земли, в конечном счете выполнял приказ, он был связан до 
поры до времени присягой и чувством долга, даже если и видел бессмысленность 
дальнейшего сопротивления. 

Что может быть страшнее преступления против своего же народа, против своей же 
армии? Оказывается - это еще не самое страшное. Мне рассказали, и я сначала 
даже не поверил... 

На юго-восточной окраине Люблина наши части захватили фашистский концлагерь 
Майданек. 

Теперь слово "Майданек" известно каждому, кто в какой-либо степени интересуется 
историей второй мировой воины. Тогда это было одно из обычных названий. Оно еще 
не прогремело на весь мир, о нем еще предстояло услышать на Нюрнбергском 
процессе. Лагерь смерти... Не лагерь! Фабрика смерти! Организованная и 
построенная по последнему слову инженерной техники, с помощью которой фашисты 
изощрялись в уничтожении людей. Я опускаю все подробности, которые теперь 
широко описаны во многих документальных изданиях. Но скажу откровенно, когда 
мне рассказывали, когда я увидел фотографии, сделанные нашими офицерами, я не 
пошел туда... Дрогнуло у меня сердце. Миллионы сожженных в печах людей. 
Миллионы! Мужчины, женщины, дети, старики... Никого не щадили! Подвешивали 
живых на крюки, убивали дубинками, травили газами...