короткий срок новые не создашь. Макс Клаузен тоже выходил в эфир ежедневно, 
пренебрегая всеми правилами безопасности, и, несмотря на то, что он вел 
передачи из нескольких точек, его раскрытие было лишь вопросом времени.

Да, разведчики невероятно устали, да, Центр руководил ими далеко не лучшим 
образом, да, Клаузен работал на рации невероятно много, и любой из этих 
факторов мог послужить причиной провала. Но роковую роль в судьбе группы 
сыграли не эти объективные причины, а нарушение старого-старого запрета 
привлекать коммунистов для работы в разведке…

Впрочем, первый звонок прозвенел раньше, еще в 1940 году, о чем сам Зорге, 
возможно, и не узнал. Тогда сыграла свою роль плохо продуманная легенда. Эту 
историю поведал в своих мемуарах Вальтер Шелленберг.

В 1940 году фон Ритген, глава Германского информационного бюро в Берлине, 
попросил его «проверить в соответствующих органах гестапо дела Зорге с целью 
определить, нельзя ли найти возможность оградить Зорге, как ценного и нужного 
информатора, от препятствий, которые ему чинит токийская организация нацистской 
партии в связи с его политическим прошлым». Рихард тогда был заместителем 
начальника Германского информационного бюро в Токио, и Ритген очень высоко 
оценивал его информацию. В чем там было дело – неясно. Может быть, «шанхайские 
грехи» отозвались – кстати, сам Рихард примерно в это же время глухо упоминал 
что-то о проблемах, связанных с шанхайским прошлым. А может статься, 
какой-нибудь вновь прибывший торговец или чиновник взглянул на знаменитого 
журналиста и воскликнул про себя: «Да ведь это тот самый парень, который в 1918 
году в Киле заправлял всем в Совете!» Или всплыло еще что-нибудь из его бурной 
биографии. В общем, у токийских нацистов возникли какие-то сомнения, и 
произошло то, чего сам Рихард все время опасался – фон Ритген попросил 
Шелленберга проверить прошлое Зорге.

Шелленберг затребовал дело… и обнаружил там не пойми что. «Если не было никаких 
доказательств, что Зорге был членом германской компартии, – писал он, – то не 
было сомнения в том, что он, по крайней мере, симпатизировал ей. Зорге, конечно,
 был в связи со множеством людей, которые известны нашей разведке как агенты 
Коминтерна, но он в то же время имел тесные связи с людьми из влиятельных 
кругов, и последние обычно защищали его от нежелательных слухов. В период между 
1923 и 1928 годами Зорге был связан с немецкими националистами и крайними 
правыми кругами, и в то же время он держал связь с нац. социалистами. Таким 
образом, прошлое Зорге по тем делам, с которыми я познакомился, было довольно 
запутанным».

Полная, по правде сказать, ерунда получается. С 1924 по 1928 годы Рихард вообще 
находился в СССР и никоим образом не мог быть связан ни с какими германскими 
националистами и национал-социалистами, даже если бы и захотел. Его 
коммунистическое прошлое установить было нетрудно, но даже тени «красного» 
компромата в полицейских досье не возникает. Про работу инструктором Коминтерна 
тоже ни слова. Создается четкое ощущение, что чиновники гестапо или же полиции, 
к которым обратился Шелленберг с требованием предоставить материалы на Зорге, 
попросту, поленившись искать в архивах, написали первое, что взбрело в голову. 
Так русский «авось» был компенсирован германским разгильдяйством. Повезло…

После этой так называемой «проверки» в Берлине пришли точно к тому же выводу, 
что и в Москве, – что Зорге можно использовать как информатора. «Фон-Ритген, – 
пишет Шелленберг, – наконец решил, что, если даже предположить о наличии связи 
у Зорге с русской секретной службой – мы должны, приняв необходимые меры 
предосторожности, найти путь к использованию его глубоких знаний.

В конце концов, мы пришли к соглашению, что я должен буду защищать Зорге от 
нападок со стороны нацистской партии, но только при условии, что Зорге в своих 
докладах будет включать секретные сведения о Советском Союзе, Китае и Японии. Я 
сообщил этот план Гейдриху. Последний согласился, но добавил, что Зорге 
необходимо держать под строгим надзором и всю его информацию пропускать не 
через обычные каналы, а предварительно подвергать специальной проверке.

Поскольку в то время полицейское представительство в Токио должен был 
возглавлять Мейзингер, я решил перед его отъездом поговорить с ним о Рихарде 
Зорге. Мейзингер обещал тщательно следить за Зорге и регулярно информировать 
вас по телефону. Все это он впоследствии делал, но обычно Мейзингер и Мюллер 
разговаривали по телефону с таким сильным баварским акцентом, что я ничего из 
их разговора понять не мог».[18 - Значит ли это, что Шелленберг прослушивал 
телефон Мюллера?]

Проверять донесения Рихарда можно было сколько угодно – хоть «специально», хоть 
как – информацию он всегда давал достоверную. Не совсем, кстати, понятно, каким 
образом Зорге мог включать в свои секретные доклады в Германию сведения о 
Советском Союзе. Где он, и где Союз? А Мейзингер вообще не оправдал надежд шефа.
 «Вместо того, чтобы заняться выполнением порученного ему задания, Мейзингер 
стал наслаждаться спокойной жизнью и разыгрывать из себя порядочного человека. 
Хотя он и регулярно передавал сообщения о „почте“ – так мы условились называть 
Зорге – я не припомню, чтобы в них когда-нибудь содержался отрицательный отзыв