созидатели. И А. И. Лебедь именно такой политик. В чем вы убедитесь, прочитав 
его новую книгу "За державу обидно". 

И последнее, очень важное замечание. Сегодня мы, россияне, благодаря бездарным 
политикам превратились за рубежом в людей третьего сорта, и это особенно больно 
осознавать. Но понимаешь и другое: только такой решительный и честный политик, 
как Лебедь, может вернуть всем нам чувство собственного достоинства (как в 1992 
году вернул его офицерам 14-й армии). 

Лебедь сегодня нужен всем честным людям, желающим сделать наше государство 
богатым и процветающим, чтоб в нем никогда не было нищих и безвинно 
репрессированных, оболганных и реабилитированных посмертно. 

Остается в заключение повторить слова последнего командарма ныне 
ликвидированной 14-й российской армии из его июньского 1992 года заявления: "Я 
говорил это для того, чтобы все задумались. Подчеркиваю, я сказал, а вы, 
товарищи-господа политики, и ты, Господин Народ, думайте". 

В. Полушин, 

член Союза писателей России. 

Зачислить условно... 

Стать офицером в детстве я не мечтал и был равнодушным к военному мундиру. В 
нашей семье кадровых офицеров не было. Рядовые были. Мой дед, отец матери, 
Григорий Васильевич, кажется, выше других моих родственников звание выслужил. 
Старшиной с войны вернулся, правда, весь израненный (в саперах прошел 
фронтовыми дорогами). Пожил совсем недолго и умер от ран в 1948 году. Но так 
как он погиб не на поле боя, а скончался уже позднее в больничной палате, 
бабушка моя, Анастасия Никифоровна, до конца своей жизни осталась без пенсии. 
Закон строг, но он - закон! Вроде человек виновен, что не погиб сразу, а от ран 
скончался. 

Мой отец, Иван Андреевич, был то, что называется на все руки мастер. Любую 
работу исполнял не спеша, очень профессионально и очень аккуратно. Все, 
вышедшее из-под его рук, носило на себе отпечаток добротности, основательности 
и законченности. С Отечественной войны вернулся старшим сержантом. Война 
достала его значительно позже, в 1978 году, превратив сначала в считанные 
месяцы в старика, а потом и закрыв глаза навеки. Не умел разряжаться, не умел 
отдыхать, наверное, потому и достала. Покойный родитель мой хлебнул лиха. В 
1937 году за два опоздания на работу на пять минут, допущенных в течение двух 
недель, угодил на пять лет в лагерь. Сидеть бы ему не пересидеть, время было 
суровое, но тут финская война подвернулась. Отца отправили в штрафной батальон. 
Довелось ему испытывать неприступность линии Маннергейма. Мерз, голодал, хлеб 
пилой пилил на морозе, в атаки не раз хаживал (штрафники не сачковали, про то 
всякий знает), но Бог сохранил его от пули и штыка. Не пролил кровь. Стали 
думать отцы- командиры после той войны, что с ним делать: не трусил, храбрость 
проявил, но вот закавыка - не ранен, а чтобы перевели из штрафбата в обычную 
часть, нужно было кровь пролить. Искупить, так сказать, вину. Какую - неважно. 
Но обязательно искупить. Однако в конце концов разум возобладал, и воздали 
солдату по делам его - отправили в строевую часть, и день прибытия туда стал 
для него первым днем службы. 

В служебных делах и хлопотах незаметно пролетели два года. Подоспел сорок 
первый. Вместе с войсками Западного фронта отступал до Москвы, принимал участие 
в зимнем контрнаступлении. 

До 1942 года отец воевал без единой царапины - и все время на передовой, без 
перекуров и выходных. И пришла ему в голову шальная мысль, что заговорен он от 
смерти и пули вражеской. Летом сорок второго батальон, в котором он служил, шел 
к фронту. Туда же двигался танковый батальон. Танкисты предложили подбросить 
пехоту на броне с ветерком. И вот тут-то неизвестно откуда прилетел 
один-единственный шальной снаряд, осколком которого отцу разворотило шейку 
правого бедра. До конца жизни его мучила обида: как так - всю финскую прошел, 
на фронте не ранило, а тут угодило?! Как попал в медсанчасть, не помнил, но год 
провалялся на госпитальных койках. Ногу удалось спасти, но она укоротилась на 
пять сантиметров. Отец ковылял по госпитальному двору и потихоньку настраивался 
на мирный лад. Но в это время вышел приказ Сталина, по которому укорочение 
нижней конечности на пять сантиметров и менее не считалось помехой для 
продолжения службы. Годен к строевой, и снова - фронт. Домой попал только в 
1947 году. 

Десять лет, проведенных на казенных койках и харчах, сделали его если и не 
угрюмым, то молчаливым. Говорил он всегда кратко и по существу. Если видел, что 
надо кому-то помочь (например, одинокой старушке соседке забор обновить), брал 
пилу, топор и делал. Молча. Бесплатно. 

В Новочеркасске моя мама, Екатерина Григорьевна, с 1944 года и до пенсии 
проработала на телеграфе. Там и с отцом познакомилась. Нас, детей, в семье было