В первом эшелоне корпуса находились три гвардейские дивизии: справа Микеладзе, 
в центре - Чиркова, слева - Чурмаева. Стрелковая дивизия Даниленко, понесшая в 
боях за Криворожье наибольшие потери, была оставлена во втором эшелоне, в 
районе рудника имени Карла Либкнехта. 

Наш подход к реке противник встретил организованным огнем. Передний край 
заранее подготовленного гитлеровцами рубежа проходил по правому берегу. 

Перед фронтом корпуса находились известные уже нам части 62-й пехотной и 23-й 
танковой дивизий. 

В ночь на 25 февраля наши дивизии предприняли попытку захватить плацдармы. 
Лучше всего это удалось Микеладзе. Выделенные для первого броска подразделения 
скрытно преодолели на плотиках реку и внезапно атаковали. Часть берега между 
Лозоваткой и поселком Ингулецким они очистили без особого труда. А к утру на 
правый берег переправился весь 24-й воздушнодесантный полк. Плацдарм был 
расширен до одного километра по фронту и на 200 - 300 метров в глубину. 

У Чиркова за противоположный берег зацепилась одна рота. Она захватила северную 
часть Ипгулсцкого и закрепилась там. 

Все попытки Чурмаева преодолеть реку противник отразил огнем. 

Днем 25 февраля меня вызвали на НП командарма - на высоту с тремя курганами 
юго-западнее Веселого Кута. Я в то время болел ангиной, говорил только шепотом, 
поэтому меня всюду сопровождал Москвин. 

В палатке, задернутой маскировочной сеткой, кроме Шарохина, неожиданно для себя 
увидел командующего войсками фронта Малиновского. Представился ему. 

- Здравствуйте! Присаживайтесь! Давно хотел познакомиться! приподнявшись и 
подавая мне руку, сказал Малиновский. - Не скрою, доволен действиями вашего 
корпуса. 

- Благодарю, товарищ командующий. Очень рад! Постараюсь и впредь оправдать ваше 
доверие, - прохрипел я в ответ и показал на больное горло. 

- Понимаю, понимаю, - кивнул головой Малиновский и пригласил меня присесть. - 
Ну что ж, докладывайте! Как дела у вас? 

Приветливая встреча взволновала меня. Хотелось доложить многое, не только о 
сегодняшней обстановке на Ингульце, но и о прошлых боях, о героизме людей, о 
нуждах поредевших частей и дивизий и о многом другом. Но я не мог говорить. 

- Кузнецов не сможет доложить, товарищ командующий, -сказал Шарохин. Позвольте 
заслушать его начальника оперативного отдела. Вы готовы? обратился он к 
Москвину. 

- Точно так. Готов! 

- Хорошо! - согласился генерал армии. Развернув на столике свою рабочую карту, 
Москвин стал докладывать о результатах ночного боя за плацдарм, а я следил за 
ним и иногда шепотом делал поправки. 

- Дела у вас идут неплохо, - одобрительно заметил командующий фронтом, выслушав 
наш доклад, - Главное теперь - расширить плацдарм и прочно закрепить его. Долго 
мы сидеть на месте не собираемся, подготовимся и возобновим наступление. - А 
вам, - кивнул он мне, - пожелаю скорейшего выздоровления. Условимся так: вы 
форсируете Ингулец, прорвете оборону и разовьете успех на запад, а я со своей 
стороны, если к тому времени ваша болезнь не пройдет, обещаю положить вас 
недели на две в свой подручный госпиталь. Есть там у меня на примете один врач, 
он излечивает от всех болезней. 

- У него болезнь не такая уж сложная. Справится, пожалуй, и медсестра, которая, 
конечно, помоложе и поинтереснее, -поддержал шутку Шарохин. 

Командарм поставил передо мной задачу - захватить Родионовку, расположенную в 
четырех километрах западнее Ингульца. 

- Это и плацдарм расширит и противника скует, - подтвердил и командующий 
фронтом. 

Наступление я должен был провести 27 февраля. На подготовку оставался один день 
и две ночи. 

Ночь я провел на своем НП, на одиноком кургане восточное Ингулецкого. С кургана 
хорошо просматривались все населенные пункты вдоль берега, в том числе и 
Родионовка. Зато и курган тоже был виден отовсюду. И днем и ночью он курился, 
словно действующий вулкан: днем из него тянулась к небу струйка белесоватого 
дыма, а ночью сыпались искры.