врезался в машину гитлеровца. 

От недосыпания и огромного напряжения сил начинали сдавать нервы. Грохот 
несмолкаемой канонады был невыносим. Раздражала даже мелочь, неудача выводила 
человека из себя. Даже всегда спокойный и уравновешенный здоровяк Орловский не 
мог удержаться в положенных рамках. Приземлившись однажды на аэродроме, он 
выскочил из самолета и, выхватив пистолет, бросился на встретившего его техника 
по вооружению Белова. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы Белов не 
так ловко маневрировал между кустами, а Орловскому не мешал ударявший по ногам 
парашют. 

- Что за самодурство? - остановил я преследователя. 

Орловский выпучил на меня глаза. 

- Товарищ командир, пулеметы отказали. Зашел "фоккеру" в хвост, жму на гашетки, 
а стрельбы нет... 

- А ты разобрался, почему пулеметы не работали? 

- Что разбираться? Белов смотрит за вооружением, он и виноват! 

Приказываю разыскать Белова. На нем не было лица. Стали выяснять причину 
задержки пулеметов. 

Она действительно произошла по вине техника, вследствие недосмотра за тросами 
управления огнем: вытянувшись, тросы не снимали затвора с боевого взвода, а это 
привело к прекращению автоматической стрельбы. 

- От меня вы получите строгое взыскание. Проступок ваш, кроме того, будем 
разбирать на партийном собрании эскадрильи, - сказал я Белову. 

Сейчас больше чем когда-либо надо было поддерживать порядок и дисциплину, ибо 
это было и поддержанием того жизненного тонуса, без которого летчик немыслим. 

Вскоре к командному пункту подъехала полуторка. Из кабины вышел Гаврилов. Он 
должен был уехать от нас: институт комиссаров упразднялся. 

- Давай, командир, попрощаемся, - сказал Гаврилов. - Может, и не встретимся. 

- Не поминай лихом, комиссар. Воевали хорошо, жили дружно. 

Мы обменялись фотокарточками. 

- Садись, Борис Александрович, - пригласил я. По русскому обычаю посидим перед 
дорогой. 

Сели на пеньки. В памяти проносилось прожитое время. Молча смотрели друг на 
друга. 

Боже мой, как тяжело расставаться с комиссаром! Хороший он человек. Человек 
большой души и разносторонних знаний. Мы, летчики, многим обязаны ему за 
расширение своего кругозора, за более глубокое и яркое восприятие жизни. 

В лесу рвались снаряды. Невдалеке от нас строилась эскадрилья. 

- Ну, пойдем к людям, - прервал Гаврилов грустное молчание. Задерживаться долго 
не будем, как бы шальной снаряд не угодил. 

Несколько слов короткой, трогательной речи. Молчаливые, но много говорящие 
объятия, и мы расстались. 

- Прощай, Борис! Вечером коммунисты эскадрильи собрались в землянке. Сидели на 
полу, на земляных нарах и в узкой траншее выхода, упершись спиной в глиняные 
стены. 

На нарах вокруг коптилки разместился президиум. Первым взял слово парторг. Надо 
было заострить внимание коммунистов на укреплении воинской дисциплины: 
отсутствие Гаврилова надлежало восполнить совместными силами. Разговор шел 
преимущественно вокруг проступка Белова. 

- Вы представляете себе всю тяжесть своей халатности? - сурово спрашивал 
техника Павлычев. - Это не игрушки, не детские забавы. Идет бой. Поймите, бой. 
Человек из-за вас мог погибнуть... 

- Белов сорвал вылет отличного летчика. Это тебе не Лукавин летел, а Орловский! 
Только по вине Белова увернувшийся фашист может снова подняться в воздух, - 
говорил Семыкин. - Дать бы Белову неисправный самолет и отправить на боевое 
задание. Как бы он себя почувствовал? По его вине снижена боевая возможность 
всей части.