Крэгер, молча присутствовавший при разговоре, выписал Малышкину и 
Штрик-Штрикфельдту разрешение на право свободного передвижения во фронтовой 
полосе, не открывая цели их пребывания там. Эти удостоверения нужны были при 
встречах с «вервольфами» и другими формированиями СС, прочесывавшими фронтовую 
полосу в поисках дезертиров, с которыми они тут же и расправлялись. [262]

За ужином Крэгер все время подливал Власову водку, и перед сном, когда 
Штрик-Штрикфельдт зашел к Власову проститься, Власов был уже совсем пьян.

— Простите, Вильфрид Карлович,-сказал он, — я много пью в последнее время. Я 
пил и раньше, но никогда не пьянствовал. А теперь я хочу забыться. Крэгер все 
время подливает мне и думает держать меня этим в руках. Но он ошибается. Я все 
вижу и все слышу. Я знаю свой долг и не спрячусь от ответственности. Прошу у 
Бога силы выдержать все до конца. Вы знаете, о чем я думал сегодня? Джордж 
Вашингтон и Вениамин Франклин в глазах Британского королевства были предателями.
 Но они вышли победителями в борьбе за свободу. И американцы и весь мир 
чествуют их как героев. А я — проиграл, и меня будут звать предателем, пока в 
России свобода не восторжествует над советским патриотизмом. Я знаю, Вильфрид 
Карлович, вы пойдете с Василием Федоровичем и поможете ему… Но я не верю, что 
американцы станут помогать нам. Мы придем с пустыми руками. Мы — не фактор силы.
 Но когда-нибудь американцы, англичане, французы, может быть, и немцы, будут 
горько жалеть, что из неверно понятых собственных интересов и равнодушия 
задушили надежды русских людей, их стремление к свободе и к общечеловеческим 
ценностям. А когда-нибудь вы скажете всем, что Андрей Андреевич Власов и его 
друзья любили свою родину и не были изменниками. Обещайте мне это.

Голос Власова становился все тише — он засыпал.

Больше Штрик-Штрикфельдт не видел человека, которого удалось завербовать ему и 
который послал его в рискованное предприятие 18 апреля 1945 года. Но он не знал 
еще, что всю оставшуюся жизнь предстоит ему выполнять поручение генерала…

«Добрый час провел я затем наедине с Власовым… — вспоминал он много лет спустя.
 — Власов был внутренне сломлен. Он владел собой в окружении своих офицеров, 
чтобы поддержать других. Но он знал, что всё кончено».

Штрик— Штрикфельдт и генерал Малышкин дошли до американцев.

Переговоры они вели с генералом Пэтчем, командующим 7-й американской армией. По 
свидетельству Штрик-Штрикфельдта, Малышкин сам себя превзошел на этих 
переговорах.

— Сталин и русские-наши союзники! — сказал Пэтч.

— Мы-ваши союзники, господин генерал! — с жаром возразил Малышкин. — Мы ведь те 
же русские. Власов — один из тех русских генералов и героев Красной армии, что 
защищали Москву от немецкого наступления и нанесли немцам их первое тяжелое 
поражение. Мы все — русские и бывшие красноармейцы. Но мы встали на сторону 
свободы. [263]

А что значит свобода, вы, генерал, как американец, знаете много лучше, чем я.

Малышкин говорил убедительно и страстно.

Далеко не все мог передать переводчик, но Пэтч многое понимал по выражению его 
лица и по жестикуляции. Он видел, насколько сильно Малышкин переживал за 
трагическую судьбу своего народа и своих солдат.

На следующий день, при вторичном свидании, Пэтч сообщил парламентерам, что 
русские дивизии должны сложить оружие и что с ними будут обращаться как с 
немецкими военнопленными.

После этого он неожиданно протянул Малышкину руку:

— Как генерал американской армии, я сожалею, генерал, что это все, что я могу 
сказать вам. От себя лично я добавлю, что делать это мне весьма не по душе. Я 
понимаю вашу точку зрения и хотел бы заверить вас в моем личном глубоком 
уважении. Но и вы должны меня понять: я-солдат…

Задавая вопрос: не были ли действия ген. Власова связаны с ожиданием результата 
от попыток установить контакт с Западом? — протоиерей Александр Киселев 
вспоминал, как возвращался он ночью из Фюссена на велосипеде в свое село и 
навстречу шел почти сплошной поток бегущих в горы остатков немецкой армии — 
машин, повозок, верховых, пеших, небольших частей, иногда даже орудий…

«Почему не разоружали этих людей, почему не брали их склады, как это когда-то 
предполагалось? — недоумевал отец Александр. — Почему не осуществлялся план 
продвижения на соединение с казаками (150 тысяч человек), с Русским Корпусом 
(20 тысяч человек) или с Драже Михайловичем, как, опять-таки, ранее 
предвиделось? Может быть, нужно было не чувствовать себя в плену у Крэгера, а