может зависеть теперь ни от чьих — в том числе и самого Власова — советов и 
пожеланий. «Ангелы» из ведомства Гелена понимали это и сами.

Встреча Власова с Гиммлером, как утверждает Штрик-Штрикфельдт, переменила все. 
На Штрик-Штрикфельдта обрушился шквал телефонных звонков и просьб о встречах от 
промышленников и из министерства Шпеера.

— Это очень важно и спешно,-говорили они. — Речь идет о том, чтобы получить 
информацию о Власовском движении из первых рук. Власову, может быть, удастся 
помочь. И нам тоже!

Ну, а Гелен — ему чудом удалось уберечься от репрессий, последовавших после 20 
июля! — и не скрывал своего разочарования…

Грустно было не только ему.

«Надежда на возможность преображения каждого человека привела меня и к Власову,
 — пишет Штрик-Штрикфельдт в своей книге. — Ею мы питались все это тяжелое 
время. И вот эта надежда была мертва. Я сказал [234] Власову, что у меня из-под 
ног выбита почва и что мои внутренние силы иссякли».

— Вы напрасно надеетесь,-сказал Власову Штрик-Штрикфельдт. — Ни Гиммлер, ни 
Гитлер не переменятся. Слишком поздно ожидать изменения хода войны.

— Если бы Германия продержалась еще 12-15 месяцев, у нас было бы время создать 
достаточно мощный военный кулак,-сказал Власов. — Этот кулак с поддержкой 
вермахта и малых европейских народов мог бы составить нечто, с чем Америка и 
Англия, так же как и Москва, стали бы считаться. Но этого времени у нас не 
будет…

— Я вижу только один выход, Андрей Андреевич. Вы должны ехать в Прагу и 
обнародовать Манифест. Тогда весь свободный мир услышит о вас. А когда пражские 
церемонии закончатся, вы должны уйти, заявив, что национал-социалистическое 
правительство не сдержало данных вам обещаний. Только так вы можете заложить 
фундамент для будущего развития. Я знаю, что это легко сказать и трудно сделать.
 Без сомнения, это приведет вас в лагерь или в тюрьму. Но Русское 
освободительное движение будет жить.

— Жалко, что уже нет Зыкова, который мог бы сказать свое слово,-ответил Власов 
и сделал паузу, чтобы «домашний святой» мог вспомнить о грустной судьбе 
«наркомзятя». — Может быть, еврей нашел бы выход. Он всегда чуял его. А я 
выходы искать не умею и не хочу, когда миллионы людей{50}надеются на Власова. Я 
не могу бросить их, я должен идти по этому пути до горького конца… [235]

— Он не уйдет от Гиммлера…-выслушав Штрик-Штрикфельдта, сказал проницательный 
Гелен. — Значит, сейчас нужно хотя бы не допустить, чтобы СС забрал и вас. 
Прежде всего вы должны исчезнуть из поля зрения. Вы поедете в Померанию, где 
будете писать историю Власовско-го движения. А там посмотрим… Я отдам 
необходимые распоряжения.

Штрик— Штрикфельдту дали адрес поместья в Померании.

«В одинокой усадьбе господина Кортюма меня приняли сердечно. Кортюм был в курсе 
дела. Мне предоставили уютную комнату, и я смог сразу приступить к работе».

— Вильфрид Карлович-моя совесть, — часто говорил Власов. — Когда он меня 
убеждает, нет возможности не согласиться с его доводами. В нашем кругу он 
выполняет роль домашнего святого. Он — наша святыня. Я твердо убежден, что он 
готов ко всему, чтобы продвигать вперед наше задание.

Однако прощание Власова с «домашним святым» прошло сухо.

«Поведение Власова, — свидетельствует Фрёлих, — стало для меня еще одним 
доказательством влияния на него советской школы, а именно: не следует выражать 
симпатии другу, попавшему в немилость, это ему все равно не поможет».




Глава седьмая


И вот наступило 14 ноября 1944 года — день, которого так ждал Андрей Андреевич 
Власов. В Праге, во дворце Храдчане был создан Комитет освобождения народов 
России.

Открыл собрание профессор Сергей Михайлович Руднев. Он плакал, произнося речь.

Стоя за столом, генерал Власов прочитал доклад.