Еще раз козырнув, Николай Иванович вернул пассажирам машины их документы и 
разрешил ехать дальше – до следующего патруля, настоящего.

После небольшой практики Николай Иванович вошел во вкус новой своей работы и 
проверял документы с дотошностью и сноровкой заправского офицера полевой 
жандармерии. Занятие это, кстати, оказалось не таким уж бесполезным: из 
документов задержанных им офицеров он запомнил немало интересного и достаточно 
ценного.

Они останавливали все проезжающие автомобили – и легковые, и грузовики – больше 
часа. И никто не проявил ни тени сомнения в их полномочиях. Такова уж была сила 
слепого повиновения властному тону в гитлеровской армии.

Так продолжалось до тех пор, пока по улице не промчался мотоцикл и эсэсовский 
офицер, сидевший в коляске, не выкрикнул на ходу:

– Дополнительные посты снимаются! Можете быть свободны, гауптман!

Кузнецов благодарно помахал эсэсовцу рукой и улыбнулся Струтинскому. Теперь 
можно было трогаться в нужную сторону и им, не опасаясь каких-либо осложнений.

Уничтожение Функа произвело огромный эффект. На его смерть была помещена статья 
самого Коха под заголовком: «Судебный президент страны убит».

О ликвидации палача из сообщения ТАСС от 17 декабря 1943 года узнали все 
советские люди.

После похищения генерала фон Ильгена, взрыва на вокзале и невероятного по 
дерзости убийства Функа гитлеровцы в Ровно, как и следовало ожидать, совсем 
потеряли головы. Паника достигла предела. Среди оккупантов и обывателей ходили 
самые нелепые слухи о «большевистских террористах», якобы наводнивших город и 
уничтожавших высокопоставленных лиц. В Ровно начались повальные обыски и облавы.
 Причем на местных жителей внимания почти не обращали – документы проверяли в 
первую очередь у военнослужащих. Подозрительных лиц арестовывали десятками. 
Террористы мерещились повсюду – жителям запретили выходить из домов позже шести 
часов вечера, ходить группами больше двух человек, носить чемоданы, свертки, 
закрытые сумки и даже… держать руки в карманах. Целыми днями по улицам 
разъезжали автомобили с громкоговорящими установками: ровенцев убеждали 
содействовать властям в поимке террористов.

В один из этих тревожных дней с Кузнецовым случился в центре города на улице 
Мицкевича неприятный эпизод. Струтинский остановил машину у тротуара, сделал 
это недостаточно осторожно и ударил бампером другой автомобиль, который, как 
оказалось, принадлежал заместителю Китцингера генералу Мельцеру.

К Струтинскому подошел полицейский офицер в потребовал документы. Николай 
предъявил путевой лист, в котором, по его мнению, все было в порядке: указаны 
марка машины, фамилия владельца, маршрут и цель поездки. Не хватало лишь одного,
 но весьма существенного – печати…

Струтинский, кляня себя за забывчивость, стал оправдываться, делая вид, что 
плохо понимает по-немецки.

Вмешался Кузнецов – нужно было спасать положение, так как отсутствие печати 
делало путевой лист пустой бумажкой, а немцы, как он хорошо усвоил, придавали 
документам большое значение, придирались ко всякой мелочи. Словно не придавая 
этой истории серьезного значения, он спокойно подтвердил:

– Мой шофер – поляк. По-немецки почти не говорит. Вы разве не знаете этих 
мобилизованных польских дураков? Они все делают не так, как надо…

– Печать должна быть обязательно, – упорствовал полицейский. – У вас ее нет, 
это непорядок…

Допустить, чтобы их задержали, Кузнецов не мог. Проверка злополучного путевого 
листа в фельджандармерии (а там и других документов) не сулила ничего хорошего. 
И он решился на очень дерзкий и рискованный ход…

– Непорядок, говорите? – мрачно переспросил он и тут же резко почти выкрикнул 
офицеру, махнув рукой в сторону мостовой, где катился непрерывный поток 
отступающих гитлеровцев. – А это, по-вашему, порядок?! У нас сейчас много 
беспорядка, господа, – и с горечью добавил: – Полагаю, что отсутствие печати в 
моем путевом листе еще не самое страшное…

Полицейский растерялся. Он не мог не согласиться, что этот, по-видимому до 
крайности раздраженный отступлением, офицер в чем-то прав. Инцидент был 
исчерпан…