которыми располагал непосредственно горисполком. Выдача продуктов была резко
сокращена.  Теперь  от  водной  трассы  по  Ладоге  зависела  судьба   всего
Ленинграда. Грузы шли через город Тихвин на город Волхов.  Отсюда  часть  их
транспортировалась далее железнодорожными составами на Войбокало,  где  груз
из поездов перекочевывал  в  автомашины.  Позднее  у  селения  Лаврове  была
сооружена ветка к берегу Ладоги. Здесь с грузовиков  или  поездов  продукты,
6оеприпасы  и  подразделения  бойцов  перегружались  на  корабли   Ладожской
флотилии. Некоторая часть грузов прямо у города Волхов  попадала  на  речные
баржи и катера, которые по реке Волхов спускались в Ладогу и,  огибая  берег
параллельно Староладожскому каналу, тоже шли на  запад  до  маяка  Осиновец.
Отсюда люди и грузы следовали местной железной дорогой через Рахью, Углово и
Всеволожский в Ленинград.
     Но на Ладожско-Онежском перешейке советские войска  тоже  отступали.  В
результате восточный берег Ладоги все южнее и  южнее  постепенно  попадал  в
руки финнов. Если бы они форсировали реку Свирь, а немцы  прорвались  бы  на
\221\ восточный берег реки Волхов, то связь с  Ленинградом,  за  исключением
воздушной, прекратилась бы.
     Ленинградцы вгрызлись в землю и стояли насмерть, не пуская дальше врага
ни на шаг. Но на Ладожско-Онежском  перешейке  отступление  продолжалось.  С
тревогой читал я оперативные сводки, поступавшие с восточного берега Ладоги.
Еще немного, и финны могли соединиться с немцами. К сожалению, у  Ставки  не
было сил помочь нашим войскам  на  этом  берегу.  Прорвать  бы  хоть  кольцо
блокады под Шлиссельбургом и  Мгою!  Однако  противник  отбивал  все  атаки.
Больше того, с юга  к  Ладоге  гитлеровцы  вбили  клин,  который  постепенно
расширяли, и оказавшееся в середине его селение Синявино было отделено уже в
обе стороны от советских войск десятикилометровым расстоянием.
     Я старался подробно рассказать об обстановке сначала на Северо-Западном
фронте, затем в районе Ленинграда,  сложившейся  к  середине  сентября  1941
года, для того,  чтобы  читателю  были  понятны  развернувшиеся  там  боевые
действия в дальнейшем.
     Итак,  я  был  вызвав  в  Ставку.  Предстояла,  встреча   с   Верховным
главнокомандующим.
     За время работы в Наркомате обороны  и  в  годы  Великом  Отечественной
войны мне приходилось встречаться с И.В. Сталиным  десятки  раз.  Я  не  вел
записей этих встреч, но стоит напомнить мне о  каком-то  конкретном  случае,
как тут же в памяти всплывет и что было  сказано,  и  какими  сопровождалось
комментариями, и как на это реагировали окружающие. Одно звено цепочки тянет
за собой другое Психологически это легко объяснимо.  Все  встречи  с  И.  В.
Сталиным проходили для меня (и, вероятно, не только  для  меня)  при  особой
внутренней собранности, вызванной сознанием важности дела и чувством высокой
ответственности.
     Во время официальных заседаний И.  В.  Сталин  обращался  ко  мне,  как
правило, "товарищ Мерецков", реже - "Кирилл Афанасьевич". При  неофициальных
встречах он почему-то называл меня  "ярославцем"  или  "хитрым  ярославцем".
Так, например, он называл меня с улыбкой, когда ему нравилось внесенное мной
предложение по важному вопросу или, сердясь, когда я  не  соглашался  с  его
мнением.
     В годы войны во время моих  докладов  Верховному  главнокомандующему  о
положении  на  фронте  или  при  \222\  обсуждении  новых   заданий   иногда
присутствовали А. М. Василевский, Б. М. Шапошников, несколько реже -  Г.  К.
Жуков, А. И. Антонов, Г. М. Маленков, К. Е. Ворошилов,  еще  реже  -  другие
члены Политбюро или военачальники. Нередко же беседа велась с глазу на глаз.
Это не значит, что предварительно Сталин не обсуждал данный вопрос с членами
Государственного Комитета Обороны или сотрудниками Ставки.  Не  значит  это,
конечно, что с другими командармами  и  командующими  фронтами  Сталин  тоже
беседовал лишь наедине. Что касается меня, то (я  говорю  так,  как  было  в
действительности)  многие  оперативные  задания  в  годы  войны  я   получал
непосредственно от И. В. Сталина во время беседы вдвоем.
     Такая беседа  состоялась  и  17  сентября.  Я  обстоятельно  доложил  о
положении на Северо-Западном фронте и о своих замыслах, которые вынашивал  в
последнее  время.  И.  В.  Сталин  заметил:  -  Это  хорошо,  что  положение
стабилизировалось. Я вижу,  вы  вошли  уже  в  курс  дела.  Хотим  дать  вам
ответственное задание. Не возражаете?
     Возражений, конечно, не  последовало.  Мне  было  приказано  немедленно
выехать на Ладожско-Онежский  перешеек,  в  7-ю  армию  Карельского  фронта,
которая с боями отступала на юг, к Свири, помочь наладить оборону, ни в коем
случае не допустить прорыва  финнов  к  Волхову  на  соединение  с  немцами.
Командовал 7-й армией генерал-лейтенант Ф. Д. Гореленко.  Во  время  финской
кампании, когда я был командармом-7, он командовал  стрелковым  корпусом.  Я
ценил в нем не только хорошего военачальника, во и умного человека, с легкой
хитрецой, очень расчетливого и храброго. После  финской  кампании  ему  было
присвоено звание Героя Советского Союза.  И.  В.  Сталин  знал  его  еще  со
времени гражданской  войны.  Направляя  меня  в  эту  армию,  он  сказал:  -
Посмотрите, как идут дела у Гореленко.  Вы  знаете  войска  этой  армии,  ее
командиров, а они знают  вас.  Помогите  советом.  Если  этого  будет  мало,
разрешаю  вступить  в  командование.  Приказываю   любым   способом   финнов
остановить!
     Прибыв в штаб армии,  находившийся  в  Петрозаводске,  я  прежде  всего
ознакомился с обстановкой в целом. События на  этом  участке  развертывались
так. Перед началом войны 7-я армия стояла у новой  государственной  границы,