участия в антисоветской провокации вместе с Финляндией и других  стран.  Мне
ответили, что об этом думаю не я один, и предупредили, что в начале осени  я
опять буду докладывать о том, как осуществляется план оборонных мероприятий,
после чего разрешили отбыть в округ.
     Имелись как будто бы и другие варианты контрудара. Каждый из них Сталин
не выносил на общее обсуждение в  Главном  военном  совете,  а  рассматривал
отдельно, с определенной группой лиц, почти всякий раз иных. Я  могу  судить
достаточно ясно только об одной из этих разработок, позднее упоминавшейся  в
нашей литературе под названием "план Шапошникова". Борис  Михайлович  считал
контрудар по Финляндии далеко не простым делом и полагал, что  он  потребует
не менее нескольких месяцев напряженной и трудной войны даже в случае,  если
крупные империалистические державы не ввяжутся  прямо  в  столкновение.  Эта
точка зрения еще раз свидетельствует о трезвом уме и военной  дальновидности
Б. М. Шапошникова.
     По  всем  вопросам,   связанным   с   планом   контрудара,   я   звонил
непосредственно Сталину.  Ему  же  лично  докладывал  обо  всем,  касавшемся
финляндских дел, как летом - осенью 1939 года, так и на первом этапе финской
кампании. В двух-трех случаях при этом присутствовал в его  кабинете  нарком
обороны  К.  Е.  Ворошилов,  а  в  последний  раз   -   начальник   Главного
политического управления РККА Л. 3. Мехлис и народный комиссар  финансов  А.
Г. Зверев. В кабинете Сталина я часто встречал Н. Н. Воронова.  Этот  видный
специалист, возглавлявший в  годы  Великой  Отечественной  войны  артиллерию
Красной Армии, уже тогда начал заметно выдвигаться.  Мне  это  нравилось.  В
Испании я убедился в отличных боевых качествах и широких  познаниях  Николая
Николаевича, охотно прибегал к его консультациям. Во время финской кампании,
где артиллерия сыграла особенно существенную роль, его советы в целом, как и
распоряжения по артиллерийской линии  в  частности,  всегда  были  кстати  и
серьезно помогли общему делу.
     В  те  месяцы  мне  пришлось  также  заниматься  подготовкой  войск   и
осуществлением мероприятий согласно договорным обязательствам между  СССР  и
Эстонией,  заключенным  \180\  осенью  1939  года.  На  территории   Эстонии
создавались военно-воздушные и морские базы. Следовало думать  и  об  охране
их. Эти базы в некоторой степени облегчили бы действия войск ЛВО на  случай,
если  у  наших  северо-западных  границ  враги  СССР  пошли  бы  на  широкую
провокацию или организовали нападение на  советскую  территорию  со  стороны
буржуазных прибалтийских республик.
     В  те  же  дни  у  меня  произошло  неприятное  объяснение  с  народным
комиссаром иностранных дел В. М. Молотовым. Когда наши войска размещались на
новых базах в Эстонии,  наркоминдел  запоздал  с  разработкой  инструкции  о
порядке сношений с представителями прибалтийских  властей.  Между  тем  дело
ждать не могло.
     Как командующий Ленинградским округом, я отвечал за безопасность баз  в
Эстонии. В одном  месте  срочно  требовалось  обеспечить  неприкосновенность
участка.  Я  вступил  в  контакт  с  правительством  Эстонии,  взял  у  него
необходимое  разрешение,  затем  получил   согласие   эстонского   помещика,
собственника данного земельного участка, и приказал построить укрепления.
     И вот на заседании  Политбюро  ЦК  ВКП(б)  во  время  моего  доклада  о
положении на новых базах Молотов упрекнул меня за "неуместную инициативу". Я
пытался возражать, но он не слушал. Мне было не по  себе,  однако  тут  взял
слово Сталин и, посмеиваясь, заметил Молотову:
     "А почему твой Наркомат опаздывает? Армия не  может  ждать,  пока  твои
люди расшевелятся. А с Мерецковым теперь уже ничего не поделаешь. Не срывать
же готовые укрепления". На этом вопрос был исчерпан.
     Хочу  остановиться  также  на  схемах,  которые  бытуют   в   некоторых
военно-исторических сочинениях. Из  них  следует,  что  против  Финляндии  в
период кампании действовали шесть  советских  армий.  Отсюда  можно  сделать
вывод о решающем превосходстве наших сил с самого начала.  Но  это  не  так.
Наступать на мощную оборонительную полосу было трудно. Поэтому мы стремились
создать превосходство наступающих сил в решающем  месте,  каким  была  линия
Маннергейма, за счет других участков. К концу операции, в марте  1940  года,
оно составило 23:10 по пехоте, 28:10 по артиллерии и абсолютное  по  танкам.
Но в декабре 1939 года такого превосходства  еще  не  имелось.  Естественно,
пополнения и подкрепления шли сюда беспрерывно,  хотя  и  не  все  они  были
использованы должным образом. \181\
     Например, дивизия под  командованием  Кирпоноса,  прибывшая  с  берегов
Волги, с успехом сыграла свою  роль.  Хуже  получилось  с  другой  дивизией,
переброшенной на фронт из украинских степей  без  предварительного  обучения
бойцов в условиях лесисто-болотисто-холмистой местности и  глубоких  снегов.
Эта дивизия сражалась не на том участке, которым я в тот  момент  руководил,
но мне рассказали о ее судьбе. Она оказалась в  совершенно  непривычной  для
нее обстановке и понесла тяжелые потери, а комдив погиб.
     Возвращаясь к вопросу о шести советских армиях, замечу,  что  армией  в
полном смысле этого слова была вначале только 7-я, возглавляемая командармом
2-го ранга, автором этих строк. Она занимала  крайний  левый  фланг  фронта.
Правее нее находилась группа комкора В. Д. Грендаля из трех дивизий. В конце
декабря ее развернули в  13-ю  армию.  На  других  направлениях  действовали
небольшие общевойсковые группы. Позднее им присвоили, после соответствующего
переформирования, названия 8, 9 и 14-й армий. Наконец, в феврале  1940  года
севернее Ладожского озера развернули 15-ю армию. Все эти  войска  собирались
превращать в полноценные армии  весной  на  случай,  если  военные  действия