торопилось, фронты требовали командиров, учебный  план  был  жестким,  и  мы
проходили сразу военные дисциплины в объеме  программы  юнкерских  училищ  и
высший \66\ курс  военных  наук  для  слушателей  академий,  причем  как  бы
нескольких: Генерального штаба, общевойсковой, артиллерийской и т. д. Четкое
разделение по специальностям было проведено гораздо позднее, хотя и  вначале
отдельные  группы  слушателей  комплектовались  с  разными   военно-целевыми
установками.
     Весной начинались занятия в поле,  на  Ходынке.  Мы  не  ограничивались
аудиторным разбором схем, нарисованных  мелом  на  доске.  Лекции  по  общей
тактике заняли в поле что-то  около  двух  недель.  Несколько  дней  уделили
разведке и глазомерной съемке местности  (для  инструментальной  не  имелось
пособий).
     Уже в апреле 1919 года  20  человек  отбыло  на  Восточный  фронт.  Нас
известили также, что в самое ближайшее время человек 30 будет направлено  на
Южный фронт. Посылали в соединения  и  части  (реже  -  в  подразделения)  с
довольно высокими назначениями, но, когда те, кто уцелел, снова  встретились
осенью 1919 года, выяснилось, что почти никто не получил на месте повышения,
а  большинство  потом  попало  на  более  низкую  должность  либо   испытало
бесконечные перемещения с одной должности на другую. Я (читатель,  возможно,
заметил) попал в ряды благополучного меньшинства.
     Тяжелые условия учебы и работы закаляли крепких  духом.  Уже  первый  и
второй выпуски дали ряд высококвалифицированных  командиров,  прославившихся
еще в то время. Упомяну о таких известных военачальниках, как Павел Дыбенко,
Иван Федько,  Василий  Соколовский,  Борис  Фельдман,  Иван  Тюленев,  Семен
Урицкий, Леонид Петровский. Немало  толковых  специалистов  выпустил  и  так
называемый восточный отдел, учрежденный в 1920 году. Им руководил  лично  А.
Е.  Снесарев,  вообще  сыгравший  огромную  роль   в   развитии   советского
востоковедения, не только военного, но и  как  отрасли  исторической  науки.
Правда, слушателей из этого отдела я знал хуже,  так  как  они  поступили  в
академию  на  два  года  позже  меня   и   еще   вследствие   некоторой   их
обособленности:  изучая  дополнительные  дисциплины  (специальную  географию
стран Азии и восточные языки), они имели  особую  сетку  учебных  часов,  не
совпадавшую с нашей. Восточники очень гордились своей  профессией.  Одни  из
них занимались арабским языком, другие  -  турецким,  третьи  -  персидским,
четвертые - китайским, пятые - японским. Ряд выпускников этого  отдела  \67\
работали в дальнейшем советскими военными  советниками  в  Китае.  Они  были
приглашены туда Сунь Ятсеном.
     Все последующие годичные экзамены и  зачеты  "академиков"  обставлялись
весьма торжественно, но в 1919 и  1920  годах  они  были  очень  деловитыми.
Особенно торопились весной 1920 года, когда два  курса  целиком,  да  еще  с
несколькими  преподавателями,  направили  в  армии   Южного,   Юго-Западного
фронтов. Зато не в будничной обстановке прошел торжественный вечер по случаю
начала работы академии.
     Как учебное заведение академия стала действовать с 24 ноября 1918 года,
а официальное открытие ее состоялось 8 декабря. Среди других выступлений мне
особенно запомнилась  короткая,  но  очень  теплая  и  проникновенная  речь,
произнесенная тогда Яковом Михайловичем Свердловым, который  дал  напутствие
будущим красным командирам и штабным работникам.
     Что я вынес из академии? Очень многое. Жизнь моя сложилась так,  что  я
не сумел получить систематического среднего образования.  Однако  все  годы,
насколько помню.  я  тянулся  к  знаниям,  хотел  расширить  свой  кругозор.
Возможность   приобрести    военное    академическое    образование    прямо
соответствовала моему желанию стать кадровым военнослужащим,  посвятить  всю
жизнь Красной Армии. И я с жадностью ухватился за  сбывающуюся  возможность.
Пусть занятия прерывались,  пусть  были  они  недостаточно  организованными,
пусть не всегда давали тогда нам то, что более всего требовалось в  условиях
гражданской  войны.  Ни  в  коем  случае  я  не  хочу  недооценивать  школу,
пройденную мной зимой и весной 1918, 1919,  1920  и  1921  годов.  Напротив,
скажу прямо, что участника боев под Казанью отделяла от  помнащтадива-14,  а
затем от помнаштадива-4 и 6 огромная дистанция. Иногда я задумываюсь и задаю
себе вопрос: что дало мне больше, практика сражений на полях той  войны  или
академическая теория? И не могу ответить на  этот  вопрос.  И  то  и  другое
переплелось и слилось воедино.
     Я видел, например, под Казанью, как много  значит  высокий  боевой  дух
воинов, их сознательность,  их  преданность  своему  делу,  их  политическая
стойкость. А спустя полгода постигал в ходе  учебных  занятий,  сколь  важно
руководить этими же бойцами достаточно квалифицированно, как  много  зависит
от умелого командира, и  вспоминал  при  \68\  этом  Говоркова.  Прошло  еще
несколько месяцев, и я убедился, наблюдая за  А.  К.  Степинем,  что  теория
неразрывно связана с практикой, что в трудных условиях нашего отступления на
юге в июне 1919 года менее талантливый начдив, чем Степинь, мог бы  погубить
очень много людей.
     Семен Михайлович Буденный - исключительно одаренный  красный  командир,
выросший в огне сражений гражданской войны, - явился  во  многом  новатором,
руководя крупными кавалерийскими соединениями. Сплошь и рядом  он  и  другие
военачальники 1-й Конной армии опрокидывали шаблонную теорию ведения  войны,
навязывая белым невыгодные или непривычные для них условия  боя.  Значит  ли
это, что здесь всякая военная теория  исчезала  и  все  зависело  только  от
природной сметки? Ничего подобного. Конечно, без сметки  не  обойдешься.  Но
речь шла, по сути, о неприменимости устаревших  теоретических  положений,  о