позже и Алексея Катрича, таранившего вражеский бомбардировщик под Москвой в 
сентябре.

Радио и газеты сообщали о налетах вражеской авиации и на Ленинград, о подвигах 
его воздушных защитников.

"Героические дела совершают советские люди не только на фронте, но и в глубоком 

тылу. Самоотверженным трудом наш народ готовит победу над фашизмом", - 
передавало радио. Но, глядя на карту Родины, на районы, временно оккупированные 

фашистами, я рвался на фронт, мечтал вступить в схватку с врагом на подступах к 

столице.

Наши войска отходили, ведя непрерывные бои. Линия фронта отодвигалась на восток.
 
Тревожно было на сердце. И чтобы отогнать тревогу, я работал еще больше. Жил 
мыслью, что меня отправят в действующую армию, когда мои курсанты закончат 
обучение на "II-16". Ждать этого было уже недолго.




Как я попал в нерадивые


Я проводил ознакомительные полеты в зону с курсантами на нашем новеньком "УТИ-
4". Командир звена готовил их на земле, я - в воздухе. Такой метод позволял нам 

ускорить летную подготовку. Буквально не вылезал из кабины. Курсантами я 
доволен. Но вот последний, одиннадцатый полет в зону с курсантом Клочковым. Я 
знал его недостаток - при сложной обстановке он терялся, мог нарушить 
последовательность действий в кабине. Напоминаю, чтобы он мягко держался за 
управление. Начали разбег. Чувствую, что сектор газа резко пошел вперед. Кричу 
курсанту:

- Резкие движения!

Самолет почему-то долго не отрывается от земли. Делаю попытку оторваться, а наш 

"УТИ-4" все бежит и бежит. Наконец оторвался, но мотор дал перебои. Снова 
кричу:

- Бросьте управление!

Убираю сектор газа на себя и даю его более плавно. Мотор заработал нормально, и 

тут же снова начал давать перебои. Самолет стал терять скорость и коснулся 
земли. В чем же дело? Ведь мотор новый!

Впереди овраг. Вот-вот угодим в него. Делаю попытку перескочить его. Раздался 
треск, машину встряхнуло, и я крепко ударился головой. Выскакиваю из кабины: 
вот 
оно что - машина в трех метрах от оврага столкнулась с самолетом, на котором 
производится рулежка. Снимаю шлем и парашют, по подбородку бежит кровь. Клочков 

сидит, опустив голову. Лицо у него в крови. Неужели погиб? Сбегаются курсанты. 
Успеваю крикнуть: "Быстрее вытаскивайте его из кабины!" - и падаю.

Мы бы наверняка погибли, если б получили лобовой удар. Отделались легко - всего 

несколько дней пролежали в госпитале. Очень жаль было новую машину - она была 
повреждена.

Как выяснилось потом, авария произошла оттого, что на взлете курсант перепутал 
сектора - дал сектор высотного корректора, которым полагалось пользоваться 
только на большой высоте. Несмотря на мой приказ, он не выпустил его и сидел, 
словно окаменев, - так испугался, когда мотор зачихал.

Выйдя из госпиталя, я еще энергичнее взялся за работу, еще требовательнее стал 
относиться к себе и курсантам. Но комэск изменил отношение ко мне: я попал в 
число нерадивых. На каждом разборе он вспоминал об аварии. О фронте нечего было 

и думать.

Трудное началось для меня время - было горько, обидно. И все же я твердо решил 
вновь завоевать доверие нашего строгого командира и добиться отправки на фронт.

А пока я проводил в действующую часть своего лучшего курсанта - Вячеслава