перед ними, как не будут и поносить их, предавать анафеме и сбрасывать с 
пьедесталов после того, как вожди низложены или ушли в мир иной.
    Наши же «интеллигенты» после дикой пляски на могильных плитах и 
израсходовав весь запас бранных слов, начи-
171
нают, как куры в навозе, копаться в своих родословных, мучительно припоминая и 
выискивая обиды, понесенные от прежних властей с тем, чтобы получить хорошее 
кормление от новых.
    Понятие «интеллигент» (в его чисто русском звучании и значении) меня давно 
привлекает и интригует. Мне кажется, что ни один человек не вправе называть сам 
себя интеллигентом. Это звание выше звания министра, генерала, профессора и 
даже академика, оно связано не с умением рассуждать об ученых предметах, а 
прежде всего с высокими моральными качествами. Нельзя сказать: я — интеллигент, 
но можно, хорошо все взвесив, подытожить: «Он — интеллигент».
    В моем понимании, среди председателей КГБ интеллигентов, кроме Ю.В.
Андропова, не было. Находясь на государственной службе, все постоянно были 
вынуждены говорить неправду, лицемерить и интриговать, называя это про себя или 
политической гибкостью, или дипломатией.
    Когда Шелепин и его команда забрали слишком много власти и превратились в 
организованную силу, Брежнев со своими соратниками решили покончить с этой 
новой опасностью. Первым, конечно, должен был пасть самый сильный шелепинец — 
Семичастный. Некоторые исследователи припоминают, что его сняли с поста 
председателя КГБ, когда Шелепин находился в больнице и, следовательно, можно 
было обеспечить единогласное решение Политбюро ЦК КПСС по данному вопросу. 
Формальным предлогом было бегство Светланы Аллилуевой в США. Недосмотрел, 
дескать, Семичастный, не обеспечил. Скандал был, конечно, вселенский. Хулиганы 
и озорники стали распевать по этому поводу нецензурные частушки.
    И поехали «комсомольцы» по зову партии со своих высоких постов на другие, 
менее значимые, и на периферию, и послами за границу, и надо сказать, среди них 
оказались и очень хорошие послы.
    Мои немногочисленные личные контакты с Семичастным были связаны с 
африканскими делами, и особенно с Египтом. Моя первая командировка в Египет 
закончилась весной 1960 года не только по причине длительного там пребывания, 
но и потому, что наш контакт с египетскими спецслужбами сни-
172
зился до нулевой отметки. Основу разногласий составляла репрессивная политика 
Насера по отношению к сирийским и египетским коммунистам.
    К середине семидесятых годов сотрудничество и деловые связи между СССР и 
Египтом стали налаживаться, и египетская сторона выразила пожелание возобновить 
контакт между КГБ и Службой общей разведки. Эта миссия была поручена мне, и я 
стал бывать на приемах по случаю приезда в СССР различных египетских делегаций, 
восстанавливать полезные связи и время от времени общаться с Семичастным.
    Каких-то особых симпатий он у меня не вызывал. Держался он нарочито строго, 
был самолюбив и властолюбив. Государственного глубокомыслия от него не исходило.
 Чувствовалось, что ему нравится быть полновластным хозяином правительственных 
особняков на Воробьевых горах, где его все знали и относились к нему с 
восторженным подобострастием и даже любили его как хорошего и рачительного 
хозяина. Весь обслуживающий персонал, естественно, знал его гастрономические 
вкусы: какие рыбные блюда ему нравились, какие шашлыки и напитки. Знакомые мне 
люди из «Девятки» доверительно сообщили, что председатель предпочитает горилку 
с перцем, но не какую-нибудь, а из Киева, и поэтому она регулярно и в больших 
количествах поставляется в правительственные резиденции. «Они это очень 
уважают!» — пояснил чей-то восторженный голос.
    Так или иначе, Семичастный поручил мне в середине 1966 года вылететь в Каир,
 восстановить отношения со всесильным тогда Салахом Насром — руководителем 
Службы общей разведки и парафировать с ним подготовленное нами соглашение о 
сотрудничестве.
    В ту пору я тоже верил в силу бумаг, разного рода договоров и соглашений, и 
летел в Каир с огромной радостью и даже ликованием.
    Во-первых, мне было приятно, что мой труд по установлению и развитию 
контактов со спецслужбами Египта не пропал даром и имеет интересное продолжение,
 а во-вторых, потому, что в этой стране я провел по-настоящему счастливые пять 
лет. Здесь родились мои дочери-близнецы, здесь были приобретены друзья и среди 
египтян, и среди сооте-
173
чественников, и здесь, наконец, я стал профессиональным разведчиком.
    Что же касается любви к подписанию взаимообязывающих документов, то в нашем 
государстве она носила патологический характер. Каждое малое явление в 
межгосударственных отношениях мы стремились закрепить в договорах, соглашениях 
и протоколах. Существовал священный ритуал подписания бумаг: само подписание, 
обмен красивыми папками с подписанными уже документами, обмен ручками, которыми 
были произведены подписи, речи, фотографирование, банкет... Мы заразили этим и 
другие страны: в одной из арабских стран мне дали для подписания протокола 
ручку с красными чернилами (цвет нашего флага), а арабский министр подписал 
документ зелеными чернилами (цвет знамени ислама). Большинство этих бумаг 
никогда не выполнялось, о них быстро все забывали и вспоминали лишь тогда, 
когда отношения осложнялись и надо было уязвить партнера и уличить его в 
нарушении договоренностей.
    . Многие наши партнеры по сотрудничеству из числа афро-азиатских государств 
стремились взаимодействовать и сотрудничать с нами, но как черт ладана боялись