и Анвар Садат решил
111
упасть в обморок, чтобы никто не смог упрекнуть его в черствости и бездушии.
    Каирская знать, дипкорпус, иностранные делегации напирали друг на друга, а 
когда катафалк с гробом, запряженный шестеркой лошадей, сдвинулся с места, все 
кинулись к нему и началось столпотворение. Часть охраны прибывшего на похороны 
А.Н.Косыгина была заблокирована в городе, и мы (несколько наших и местных 
охранников и сотрудников посольства) образовали живое кольцо вокруг Косыгина и 
подставили под удары свои спины и ноги. Потом, видя, что опасности быть 
задавленной подвергается премьер-министр Цейлона Сиримаво Бандаранаике, мы 
впустили ее в свой круг, а потом как бы по воздуху туда влетел и последний 
император Эфиопии — маленький и тщедушный Хайле Селассие. До того как началась 
эта давка, мы успели подойти к гробу и попрощаться с Насером, навеки закрывшим 
свои усталые и печальные глаза.
    Из многочисленных высказываний по поводу кончины Насера приведу лишь одно, 
запомнившееся мне из-за его точности и ясности. В беседе с нашим послом, 
примерно через месяц после смерти Насера, вице-президент Египта Али Сабри 
сказал: «Насер в силу своего абсолютного авторитета мог объединить людей с 
самыми различными взглядами и заставить их работать вместе, двигаться в одном 
направлении. Умер Насер — и все распалось».
    Исторически значимая и самобытная личность Насера, его деятельность по 
преобразованию Египта в современное государство, его роль в Движении 
неприсоединения, в котором он встал в один ряд с Джавахарлалом Неру и Иосипом 
Броз Тито, по-прежнему вызывают интерес к нему со стороны историков, политиков, 
журналистов. Думаю, со временем найдется и арабский писатель, который 
воссоздаст его образ в литературном произведении.
    
    Самолетом — на заседание политбюро
    
    После смерти Насера новый президент Египта Садат, как известно, взял курс 
на скрытый до поры до времени отход от Советского Союза и на решительное 
сближение с Соединенными Штатами. Вообще-то говоря, добросовестный анализ 
внутренней и внешней политики Садата, знание его прошлых идеологических 
воззрений позволяли сделать правильный вывод уже на начальном этапе его 
деятельности на посту президента.
    Анализ не занял бы много времени и не потребовал бы особых умственных 
усилий. Но одни считали, что наши политические, военные и экономические вклады 
в Египет делают невозможным в обозримом будущем отход Садата от СССР; другие 
полагали, что Садат, побалансировав немного между СССР и США и получив от тех и 
других определенные льготы, снова вернется к прежнему, насеровскому, курсу; 
третьи, в силу соображений карьерного порядка, не хотели пугать советское 
руководство начавшимся отходом Египта от СССР, авось обойдется.
    Но ручейки тревожной информации доходили все же до политбюро. В первую 
очередь такая информация поступала из резидентур КГБ и Главного 
разведывательного управления Генерального штаба Советской Армии. Разведка есть 
разведка, и даже в условиях того времени она в подаче своих материалов, в 
отличие от других ведомств, была более беспристрастной и объективной. К тому же 
мы располагали достоверными сведениями об истинном характере отношений Садата с 
президентом США Никсоном.
113
    Справедливости ради надо сказать, что в большинстве случаев наши оценки 
ситуации в Египте совпадали с мнением заведующего отделом стран Ближнего и 
Среднего Востока МИД СССР Михаила Дмитриевича Сытенко и его заместителя Евгения 
Дмитриевича Пырлина.
    И вот... совершенно неожиданно, без какой-либо предварительной переписки, в 
Каир прибыл самолет, который должен был доставить в Москву на заседание 
политбюро посла Владимира Михайловича Виноградова, старшего военного советника 
генерал-полковника Василия Васильевича Окунева и меня, представителя КГБ.
    Все произошло как в кино. 28 апреля 1971 года во второй половине дня после 
работы я спокойно поехал в город, в школу Берлица к преподавателю и другу 
Сократу Енглезосу, который по каким-то причинам взял себе имя Мишель. Он 
одинаково свободно владел арабским, французским, английским и греческим языками 
(отец его был грек, а мать наполовину арабка, наполовину гречанка). Раз в 
неделю я позволял себе удовольствие пойти в школу Берлица, куда более регулярно 
ходил пятнадцать лет назад поупражняться в арабском, французском и английском 
языках, попить с Мишелем сладкого, ароматного кофе («суккар зияда») и отдохнуть 
таким образом от нескончаемых дел.
    Мишель пил кофе с таким наслаждением, что создавалось впечатление, будто 
большей радости у него в жизни нет. Он отпивал кофе маленькими глотками, шумно 
выдыхал воздух, закрывал глаза, откидывал голову назад и всем своим видом 
показывал, какое неземное блаженство испытывает в данный момент. Такой 
манифестацией сопровождался каждый глоток. Подобная сцена повторялась в течение 
десяти лет, и когда я теперь пью кофе в одиночку, Мишель как бы присутствует 
при этом, и я уже ловлю себя на том, что и сам часто повторяю его жесты и 
мимику.
    И вот во время такого безмятежного кофепития прибегает кто-то из посольства 
(дежурный по посольству, естественно, знал, где я нахожусь, — таковы разумные 
законы заграничной жизни) и объявляет, что мне надо срочно лететь в Москву. 
Сборы, понятно, были недолги. Чтобы успеть к заседанию политбюро на следующий 
день, мы вылетели из Каира ночью 29 апреля 1971 года, а рано утром пересели