] импульсов и так далее. На высоком 
научном 
и техническом уровне проводились оптические измерения, которыми занимался отдел 

подполковника А.К. Гаврилко, одного из немногих на полигоне лауреатов 
Государственной премии. 
Все работы по автоматике, установке приборов и оптической аппаратуры проходили 
в 
строжайшей тайне, и мы, испытатели инженерных сооружений, боевой и 
обслуживающей 
техники, имущества и животных, не знали сути деятельности других научных групп. 
Мы 
даже не подозревали, что с помощью специальной фотоаппаратуры ученые достаточно 

точно устанавливали мощность взрыва и процессы его развития. 
Чтобы приборы могли фиксировать и выдавать нужную информацию, требовались 
автоматика управления, бесперебойная связь и надежная защита этих средств от 
разрушения. Этим занималась большая группа инженеров и техников: оборудовались 
специальные машины, возводились прочные бетонные сооружения, металлические 
вышки, подземные укрытия, прокладывался многокилометровый кабель. 
Строгая секретность не позволяла нам что-либо публиковать даже с грифом "особой 

важности" и ссылаться на данные полигона. Единственным выходом наших наблюдений 

после испытаний было составление отчетов, но в них мы не могли отступать от 
заданной 
программы. Отчеты куда-то отправлялись, кто-то их читал и делал свои выводы. 
Вот и 
получалось, что мы, работая в опасной для жизни обстановке, оставались в тени, 
а наши 
данные залегали в сверхсекретных архивах или, в лучшем случае, что-то из них 
изредка 
попадало в труды докторов и академиков. Формально нам не запрещалось готовить 
диссертации, но я не знаю ни одного случая, когда бы кто-то из знакомых 
офицеров смог 
добиться успеха. Мне, впрочем, удалось сдать кандидатские экзамены, но для 
написания 
диссертации никто из нас не имел, права пользоваться "служебными 
исследованиями", а 
личные исследования не разрешались вообще. Такие условия открылись позже, и 
некоторым счастливчикам [24] удалось стать кандидатами наук непосредственно на 
полигоне. 
Новую службу я начинал с нуля. Многое, с чем встретился, было для меня 
совершенно 
неизведанным. Каких-либо сведений, кроме самого общего характера, полученных из 

закрытых публикаций, я не имел, и получить их на полигоне было невозможно, хотя 

многие офицеры могли бы помочь мне в самообразовании. Новички многое могли бы 
узнать от ветеранов-испытателей, но научные сообщения, диспуты и какие-либо 
занятия 
под руководством опытных практиков не проводились. 
Секретность настолько всех пугала, что даже после сообщения в "Правде" о пуске 
первой 
атомной электростанции мой сослуживец, встретив меня по дороге в столовую и 
убедившись, что нас никто не слышит, сказал шепотом, что в газете есть "особо 
важное 
сообщение". 
В то время многие из нас не представляли, что создание атомного оружия и 
решение 
проблемы использования атома в мирных целях - два звена одной цепи и что 
некоторые 
ученые, приезжая на полигон, интересовались не атомным оружием, а явлениями 
ядерного взрыва и возможностями применения атомной мощи в целях народного 
хозяйства. Это тоже было секретно. 
Но нас, военных, интересовали лишь атомное оружие и противоатомная защита. В 
журналах появлялись статьи не только о взглядах потенциальных противников на 
практическое использование ядерной силы, но и с прогнозами наших видных 
военачальников, знающих новый вид мощного оружия по закрытым фильмам. 
Разработчики штабных военных игр щедро "планировали" возможные удары и легко 
"ликвидировали" их последствия, затем сами условно наносили ответные, более 
мощные 
удары. Все получалось на учениях гладко. Даже успешно использовалась, на бумаге,
 сеть 
гражданских больниц и поликлиник для лечения пораженного ядерным оружием 
личного 
состава целых корпусов и армий. [25] 
Посмотрел бы такой "теоретик" хотя бы один реальный взрыв атомной или 
водородной 
бомбы! О каких больницах можно говорить, если в районах термоядерных взрывов 
ничего 
живого не сохраняется, а если гд