у зараженную машину никак не могли 
отмыть. Нам было предложено снять спецодежду и оставить ее для дезактивации. В 
одних 
трусах и обмытых водой сапогах пошли на "Ша", не дожидаясь попутной машины. 
Кто-то 
еще мог шутить, предложив в дальнейшем выезжать на поле в чем мать родила, - 
забот 
будет меньше. 
Я никогда не надевал спецкостюм на белье, и мое летнее обмундирование тоже 
оказалось 
зараженным. Специальная [150] команда чистила одежду щетками и лупила по ней 
"выбивалами" (так в инструкции по дезактивации было написано), но уровень 
зараженности оставался выше допустимого. 
После обеда на поле никого не пускали до выяснения радиационной обстановки. 
В тот раз произошел первый - и в мое пребывание на полигоне последний - случай, 

когда несколько человек получили весьма опасную дозу радиации. Офицеры из 
киногруппы, снимая объекты для своего фильма, заехали в зону наибольшего 
выпадения 
радиоактивной пыли из облака. По сведениям радиометрического контроля, там было 

около пятисот рентген, кинооператоры отхватили по триста. За давностью я могу 
ошибиться, но специалисты могли определить уровень радиоактивности в любой 
точке на 
любое время даже через несколько дней. Это делалось по разработанному графику 
спада 
уровня радиоактивности. В результате этого несчастного случая пострадали четыре 

человека, двое из них в тяжелом состоянии были госпитализированы. 
Бенецкий и Просянников привезли с поля по сто рентген. У Бенецкого, выехавшего 
в то 
лето в Сочи, врачи отметили большие изменения в крови и отправили домой для 
стационарного лечения. 
Поднялся общий фон и на пункте "Ша". Поскольку моей группе не [151] было 
выделено 
место для отдыха, мы уехали в жилой городок. Всю ночь меня знобило, хотя из 
всей 
группы я, по учетным данным лаборантов, получил меньше одного рентгена, а 
некоторые 
мои коллеги - по десять - пятнадцать. И это несмотря на то, что мы постоянно 
были 
вместе. Что еще было непонятно - более пострадавшие на плохое самочувствие не 
жаловались. 
На следующий день в район взрыва пускали без ограничения, но контрольно-
дозиметрический пункт еще действовал, и всякий раз нашу машину тщательно мыли. 
Особенно загрязнялся низ автомобиля. Даже после тщательной мойки стрелка 
дозиметрического прибора резко уходила вправо, но контролеры считали, что 
уровень 
допустимый. А каков он, "допустимый уровень", менявшийся каждый раз, я, 
например, не 
знал. 
То, что мы видели на опытных площадках, уже не удивляло. Подтверждалось наше 
предположение, что в зоне эпицентра при взрыве атомной бомбы мощностью свыше 
ста 
килотонн полностью разрушается боевая техника и все обугливается, оплавляется, 
но 
пожара при этом нет. Воспламеняются и продолжают гореть объекты несколько 
дальше. 
Только какое это имеет практическое значение для человека? Сгорит ли он, 
погибнет от 
ударной волны или радиации - это ему уже безразлично. В эпицентре взрыва любой 
мощности выжить невозможно. 
Дело даже не в удалении объекта от эпицентра, а в мощности атомной бомбы, 
характере 
ее взрыва (на поверхности или над землей) и прочности укрытий. Так, 
железобетонные 
подземные сооружения при "клевке" имели вблизи эпицентра больше трещин, вход в 
укрытие осыпался, но животные, находившиеся там, оставались живы. В открытых 
котлованах приборы показали давление больше, чем на поверхности. Значительно 
сильнее заражалась местность вокруг эпицентра при наземном взрыве, и в 
образовавшемся облаке содержалось очень много радиоактивной пыли. В зависимости 
от 
метеоусловий это облако способно оставить радиоактивный след на сотни 
километров. 
Не раз мы наблюдали, [152] как самолет ПО-2 ("кукурузник") нырял в 
радиоактивную 
тучу, чтобы взять пробу воздуха. 
Сейчас, когда результаты исследований наших и зарубежных авторов уже известны, 
выводы пятидесятых годов могут показаться наивными, но в то