Вскоре после революции с дедом случилось несчастье. Он попал под поезд и 
потерял руку. С этого момента семейству пришлось жить на ничтожную пенсию. 
Семья была очень бедной, но, как и многие другие, неприхотливой и весьма 
набожной. Все пели в церковном хоре, а мама продолжает эту традицию и сегодня. 
Пение принесло ей даже некоторую известность: она многие годы выступала в 
различных народных хорах и ансамблях. Есть даже выпущенная с ее участием 
пластинка, запись которой проходила под руководством известных в 40-е годы 
советских композиторов — братьев Покрасс. Но это к слову. Пение, безусловно, 
помогало матери скрасить скромную, без особых ярких событий, жизнь.
    Дед Михаил умер зимой 1941 года, то есть во время оккупации Таганрога 
немцами. Взрослых мужчин в доме не было, и мы — я, мать и бабушка — разломали 
забор и из гнилых досок сделали гроб, разбив руки в кровь, потом отвезли его на 
нанятой подводе на кладбище, где и похоронили. Для меня это были первые 
похороны близкого человека.
    Отец, Федор Ильич Грушко, также был выходцем из бедной семьи. Его отец, 
работавший кузнецом, умер от тифа еще до революции, оставив жену и тринадцать 
детей-сирот. Федор, родившийся в 1903 году, был старшим из них, и на его плечи 
легли основные заботы. Надо было поставить братьев и сестер на ноги, поэтому 
мой будущий отец устроился учеником токаря на завод и вскоре освоил эту 
профессию. Постепенно материальное положение семьи улучшалось.. Федор 
познакомился с Александрой Михайловной Сидоренко, и в 1928 году они поженились. 
Год спустя у них родился сын Юрий, который умер, не прожив и нескольких месяцев.
 10 июля 1930 г. появился на свет я, единственный оставшийся в живых ребенок.
11
    Корни и жизнь моих родителей типичны для России того времени. Вся их родня 
была неграмотной, вместо подписи на документах ставили крест. Отец и мать имели 
на двоих образование, которое можно приравнять, пожалуй, к трем классам 
современной школы. Вместе с тем мои родственники обладали, независимо от 
возраста, богатым жизненным опытом и здравым смыслом. Особенно мне была близка 
бабушка по материнской линии, рассказами которой о жизни я заслушивался. Она 
хорошо знала устное народное творчество, и, видимо, благодаря ей я рано 
пристрастился к чтению.
    В 1930 году, за несколько месяцев до моего рождения, отец получил работу на 
крупном оружейном заводе в Подлипках (впоследствии — Калининград, а сейчас — 
город Королев), неподалеку от Москвы. Год спустя ему предоставили квартиру, и 
мама со мной тоже перебралась туда. Здесь же через несколько лет я пошел в 
школу и к 1941 году окончил три класса. Детьми мы играли в красных и белых, так 
же как на Западе играют в ковбоев и индейцев. Единственным осложнением было то, 
что все хотели быть только красными, поэтому ожесточенные споры часто 
заканчивались решением играть в «казаки-разбойники». Желающие стать 
разбойниками, как ни странно, находились.
    Помню, что нас ошарашивало и пугало, когда появлялись слухи об аресте 
«врагов народа». Я не мог поверить, что родители моих приятелей вообще могли 
быть чьими-либо врагами. Однажды на уроке наша учительница Елена Васильевна 
достала учебник и сказала: «Дети, откройте учебник на пятой странице. Возьмите 
ножницы, вырежьте портрет маршала Тухачевского и выбросьте его. Дело в том, что 
он оказался врагом народа».
    На картинке был изображен красивый и бравый военный. К тому же маршал, 
герой гражданской войны, чьи подвиги описывались в учебнике. Как он мог быть 
врагом народа? Все это казалось очень странным.
    Конец 20-х и 30-е годы проходили под знаком кампании против Троцкого, 
Бухарина и других противников Сталина. «Троцкизм» и «троцкист» превратились в 
ругательные слова. Нам внушали мысль о том, что Троцкий является олицетворением 
коварства и измены, а мы даже не могли понять толком, что же он натворил. 
Сегодня-то мы знаем больше, а тогда вынуждены были довольствоваться 
объяснениями, что «враги народа» встали на путь разрушения страны, расплодили 
повсюду шпионов, а Троцкий был главным из них. А в такой обстановке не казалось 
таким уж и невозможным, что и маршал Тухачевский оказался в их компании.
    Но даже если у простых людей и появлялись некоторые сомнения в 
достоверности обвинений, события лета 1941 года затмили все остальное.
    Окончив третий класс школы в Подлипках, я вместе с матерью
12
отправился на летние каникулы к бабушке в Таганрог. Буквально через несколько 
дней фашистская Германия напала на Советский Союз. Немцы стремительно 
продвигались к Москве. Оружейный завод, на котором работал отец, был 
эвакуирован в уральский город Пермь, который тогда носил имя В.М. Молотова. Там 
отец и проработал всю войну. Мать же и я остались в Таганроге, который в ноябре 
1941 года оккупировали немцы. Наступление немцев было столь быстрым, что 
местные жители не успели даже толком подготовиться к эвакуации, да и податься 
большинству из них было некуда. Неожиданно в воздухе появились ревущие 
фашистские самолеты, и в мгновение ока наша семья, как и миллионы других 
советских семей, оказалась разъединенной на несколько лет.
    Вскоре на улицы города пришли разрушения и смерть. Во время бомбежки 
взрывной волной ударило в дом, стоявший на соседней улице. Нашему взору 
предстала страшная картина: дом был сильно разрушен, а семью — мужа, жену и 
дочку — буквально разорвало в клочья. Девочку я знал очень хорошо. Мы были с 
ней ровесниками — по 11 лет, и на ее месте вполне мог оказаться я. Так чуть и 
не случилось во время другого воздушного налета. Бомба упала прямо в наш двор. 
Хорошо, что мы с матерью были в погребе. Так что своей жизнью я обязан не 
только конфигурации собственного уха, но и погребу.