вопрос о тех прелестях Копенгагена, которые произвели на меня при первом с ним 
свидании неизгладимое впечатление. Мною тогда владело эдакое 
восторженнорадужное настроение, и я даже воспользовался тургеневскими и 
андерсеновскими образами, для того чтобы точнее описать мое тогдашнее 
умонастроение. Кстати, именно первое впечатление о стране оставляет самый 
глубокий след.
      Что ж, должен признаться, что поэзия краткосрочных загранкомандировок не 
идет ни в какое сравнение с прозой длительных. Вопервых, наслаждаться 
достопримечательностями в ДЗК некогда: нужно устраивать свой быт, начинать 
работать, ходить по магазинам, экономить, выяснять отношения в советской 
колонии, ходить на собрания, — то есть жизненная установка здесь принципиально 
иная. Вовторых, тобой овладевает определенная инерция (проистекающая из 
первого объяснения), согласно которой мы не оченьто торопимся сходить в 
Третьяковку или Большой театр в Москве. А зачем? Всегда успеется. Вот эта 
занятость, ежедневная загруженность, усталость и инерция, к сожалению, не 
создают того благоприятного фона, на котором происходят короткие набеги на 
заграницу.
      …А между тем я постепенно расправлял крылышки и осторожно стал выходить 
«на люди» — резидент разрешил предпринимать целенаправленные шаги по заведению 
полезных связей. Это совпало с завершением занятий но вождению у датского 
преподавателя, и я мог наконецто сесть за руль закрепленной за мной машины.
      Всем дипломатам, впервые выехавшим в заграничную командировку, первые три 
месяца запрещалось самостоятельно передвигаться по городу на автомашине, а 
перед тем как сесть за руль, дипломат должен был сдать своеобразный экзамен по 
вождению посольскому шоферумеханику. В течение всего карантина я кругами ходил 
возле «моего» «Форда17» и любовно сдувал с него пылинки.
      Боже праведный, что это был за автомобиль! Синий, как датское весеннее 
небо, стройный, как арабский иноходец, сильный, как табун тех самых семидесяти 
лошадей, что были спрятаны под его капотом. Он весь сиял, сверкал краской и 
никелировкой, дурманил свежим синтетическим запахом и ждал, терпеливо ждал, 
когда же я сяду за руль. Каждый день я проходил мимо навеса, и сердце мое 
сжималось от тревожнорадостного ожидания. И вот спустя три месяца с момента 
прибытия в резидентуру «шеф» разрешил наконец взять застоявшееся 
оперативнотранспортное средство.
      До сих пор я крутил руль автомобиля только в присутствии инструктора: 
сначала с дядей Борей в спецшколе на «Волге», потом с господином Хансеном на 
«фольксвагене». Совсем другое дело — остаться один на один с огромным лимузином 
в, общемто, незнакомом городе.
      Дело прошлое, и теперь могу признаться, что испытание карантином я не 
выдержал. При выезде изпод навеса я от перевозбуждения не обратил внимания на 
то, что «форд» стоял с резко вывернутыми колесами, и когда я медленно тронулся 
с места, то его сразу повело вбок, и по всему правому борту раздался 
характерный скрежет от соприкосновения упругой жести с грубой деревянной 
стойкой. Я похолодел от страха, но продолжал обреченно ехать вперед, чтобы 
провести царапину от переднего крыла до заднего. Чувство стыда перед возможным 
свидетелем моего позора перевесило обуревавшее чувство неизгладимого горя, и я 
с царапиной на новеньком авто выскочил с посольского двора и направился к месту 
моего проживания в Ванлесе.
      Как ни странно, после вышеописанного мелкого недоразумения все пошло 
хорошо и гладко, и мне показалось мало тех десяти километров, которые отделяли 
Ванлесе от посольства, я позволил себе выехать на автостраду, ведущую в город 
Роскилле. Движение там было очень интенсивное. На оживленном перекрестке, 
пропуская встречные машины, двигающиеся нескончаемым потоком, я начал выполнять 
левый поворот, но замешкался, не успел воспользоваться паузой между желтым и 
красным светом и остался стоять посередине, загородив дорогу хлынувшему 
поперечному потоку транспорта. Датчане стали гудеть и выражать свое 
недовольство. Ничтоже сумняшеся, я стал пятиться назад, но маневр был сразу 
прерван какимто досужим джипом. Он прошелся своим рогатым металлическим 
бампером по задней стенке багажника и смылся по направлению к Роскилле. Когда я,
 наконец, завершил левый разворот, то мною владело настроение, близкое к 
самоубийству.
      Домой вернулся в мрачном настроении. На следующий день поделился своей 
бедой с коллегами, и они меня тут же утешили:
      — Бери с собой пару «вискаря» и поехали, познакомим тебя с Володей. Он у 
нас мастер на все руки. Шеф ничего не узнает.
      Володя оказался мастеромжестянщиком с фигурой Гаргантюа и замашками 
Швейка, содержавшим небольшую мастерскую и постоянную клиентуру в основном из 
таких же, как я, бедолаг дипломатов, нуждающихся в быстром ремонте автомашин. 
По рассказам, Володя был потомком русских эмигрантов и через пеньколоду 
говорил порусски. Он бросил беглый взгляд на повреждения и сказал, что на 
следующий день все будет готово. Говорил ГаргантюаШвейк таким писклявым 
голосом, какой обычно бывает у кастратов, и я невольно подумал о том, не 
исполняет ли он одновременно и должность главного надзирателя в какомнибудь 
подпольном копенгагенском гареме. Я прошел с ним маленькую конторку и 
«выгрузил» на стол две бутылки «Ванипешехода» 15. Володяжестянщик тут же 
переместил их в шкафчик и запер его на ключ. Он подмигнул мне правым глазом, 
мол, все будет «хоккей» и взял у меня из рук ключи от машины. Никаких 
документов на ремонт он, естественно, оформлять не стал.
      Забегая вперед, скажу, что этот удобный сервис, который Володя любезно 
предоставлял некоторой части дипкорпуса под страхом наказания со стороны