Железную печурку топили словарями - англо-, франко-, немецко-русскими... 
Оставался последний - итальянский...
Смерть входила в дом через окно. Он сжался и затаился, как когда-то в детстве, 
прячась от ранней побудки с утлой надеждой: а вдруг не найдут?
Если совсем не дышать, то Страшная Старуха, может быть, не отыщет его под 
грудой тряпья?..
Но тут стукнула дверь, и Смерть отступила к окну, присев на обледенелый 
подоконник.
Судьба улыбнулась ему даже умирающему... В тот день Екатерина Николаевна с 
трудом дотащилась до дома и выложила из старой хозяйственной сумки сокровища: 
осьмушку сыра, банку сгущенного молока, пачку печенья, плиточку шоколада и 
бутылку портвейна.
Он знал, откуда это.
Он знал, что утром Кити отправилась на прием к командующему Балтийским флотом 
вице-адмиралу Трибуцу. Она шла сказать ему, что умирает Домерщиков. Наверное, 
эта фамилия о чем-то говорила Трибуцу, и он распорядился выдать спецпаек.
Он цедил жизнетворный, согревающий напиток по каплям и знал, что Страшная 
Старуха пьет с ним на брудершафт.
Ну что ж, не каждому так удается попрощаться с жизнью.
Ему шестьдесят. Не много. Но и не мало. Право, за эти годы он пережил, испытал 
и прожил столько, что иному не выпадет и на две жизни.
Все, все, все было: роскошь и нищета, бои и благоденствие, заморские страны и 
любимый до слез, до тихого обожания Питер, воля открытого моря и неволя за 
колючей проволокой, лучшие вина и красивейшие женщины, отцовское счастье и боль 
навечной разлуки...
Все было.
И слава Богу!
С тем он и умер.
И первый корабль его - он же последний из пощаженных войнами и временем всех 
прочих его кораблей - крейсер "Аврора" тоже умер. Остуженный, покинутый, 
израненный, набрал сколько мог студеной балтийской воды и впечатал киль свой в 
дно Ораниенбаумской гавани.
Но одиссея их - человека и корабля - престранным образом продолжилась и после 
смерти.
Труп бывшего мичмана "Авроры" и "Олега", старшего офицера "Пересвета" и 
командира "Млады", бывшего капитана "Рошаля" был отвезен вдовой на набережную 
реки Карповки и там оставлен по причине малосилья. Рядом - и справа, и слева - 
лежали десятки, сотни других заледеневших тел. Земля, убитая морозом, не 
принимала их. Не пухом была она им - тверже мрамора в этом морге под открытым 
небом. Кто оказался рядом с ним в том загробном, точнее, безгробном бытии его 
тела? Быть может, такой же скиталец морей, каких по сю пору немало в этом 
городе? Или ученый, не успевший подарить миру свое открытие? Старуха, некогда 
блиставшая на балах фрейлина, чудом не загремевшая в Соловки? Мастер, унесший с 
собой секреты дедовского ремесла? Юная дева из отряда МПВО?.. Цвет Петербурга и 
крепь Ленинграда лежали там.
Зима одела их всех в снежные саваны, вьюги отпевали их, небо зажигало им звезды 
вместо поминальных свечей.
Так лежал он и девятый свой день, и сороковой. Так лежали они все на берегу 
реки-оборотня: простецкая Карповка обернулась вдруг легендарным Стиксом. И все 
они терпеливо ждали ладью Харона.
Харон не приплыл, а приехал на бортовом грузовике. И не один. Их было несколько,
 этих печальных перевозчиков бренных тел. И везли они свой скорбный груз через 
весь город, за Обводной канал, на Среднюю Рогатку к воротам Кирпичного завода.
ГЛАЗАМИ ОЧЕВИДЦЕВ. Мария Семеновна Федоряк, старейшая работница бывшего 
Кирпичного завода:
- Почему их только у нас жгли? Другие заводы города для этого не подходили. У 
них печи не те - круглые, а у нас туннельные были, сквозные. Технология 
позволяла.
Жгли весь сорок второй, сорок третий, а в сорок четвертом уже умирали меньше. А 
в сорок втором у завода очередь из машин стояла. Выгружали на транспортер...
...Определили меня на другой конец печи, где зола выходила. Счищали ее в ящики 
и свозили по узкоколейке в пруд, где сейчас кинотеатр "Глобус" стоит... Помню 
это, как сегодня: золу в воду свалили, а головы не прогорели, плавают...
Сейчас там метро "Парк Победы" - аккурат на этих печах стоит. А надо бы там 
памятник поставить...
Евдокия Сергеевна Гриненко:
- Мой муж, теперь уже покойный, в войну был старший лейтенант. Мы тогда, по 
правде сказать, расписаны и не были. Просто стояли военные рядом с заводом. Как 
дым потянет, солдаты говорят: "Ну, пошли работать наши девчата". Ветер стелет 
дым прямо на них. А запах-то чувствовался. На Пискаревку-то возить далеко, да и 
не на чем. К тому же эпидемий боялись.
Это, конечно, было очень ответственно. Во-первых, печи надо было подготовить. 
Во-вторых, людей нужных подобрать. Отбирали девчат покрепче и понадежней. Чтобы,
 значит, ни на что с покойников не позарились. Да ведь некоторые в городе уже к 
этому времени баловались - ели мясо. Были случаи. Мы даже ловили таких у себя.
Я была комсомолка, вот и отобрали меня в первую команду. Правда, вначале нам 
ничего не говорили. Знали мы только, что будем выполнять какое-то особое 
задание, под которое и надо готовить печи к работе. Одежду нам выдали - 
обмундирование. Комбинезоны брезентовые, под них - белье. Сапоги, перчатки 
резиновые. В один из дней сообщили: завтра в ночь выходить на работу. Но не