шутку, как название "виллы". Перед "виллой "Сибирь" чудовищный гибрид шезлонга 
и качалки, сбитый из деревянной рухляди. В нем устроился с газетой в руках 
молодой человек в черных флотских брюках и белой форменной сорочке со стоячим 
воротничком, при офицерском галстуке, завязанном бантом. Это бывший мичман 
Домерщиков. Рядом с ним забулдыжного вида сосед по "вилле" листает в 
продавленном кресле журнал со словом "Рулетка" на обложке. Ни дать ни взять - 
декорация к спектаклю "На дне".
На втором снимке беглый мичман восседает в драном кресле среди экзотической 
зелени. Он все в том же "размундированном" виде. Ботинки стоптаны, но пробор 
разобран. Лицо печально-сосредоточенное. О чем он думает: об оставленном 
корабле? о покинутой Родине? об эмигрантском будущем?
Лицо его снято достаточно крупно, и я без труда узнаю в нем человека в 
английской форме. Теперь хорошо видно, что ошибки, к сожалению, нет. Зачем он 
надел этот френч? От безысходности?
Неужели он и в самом деле завербовался в Австралии на службу к англичанам?
Я ничего не говорю Павлу Платоновичу о том, третьем, снимке из "австралийского 
периода" жизни его дяди. Я не хочу огорчать его версией Палёнова...
- Не рассказывал ли вам Михаил Михайлович, как и почему он оказался в 
Австралии?
- О своей жизни он распространялся мало. По семейным преданиям, у него вышел в 
Маниле конфликт с начальством. Кажется, с адмиралом. И он уехал в Австралию. Не 
исключена возможность, что тут была замешана и красивая женщина...
- А как сложилась его судьба потом, после революции?
- Он остался в Петрограде вместе с женой-англичанкой. Ее звали Колди. Фамилию 
не помню. Жили они в Графском переулке. И у них родился сын. Колди хотела 
назвать его Ральфом. Но дядя настоял на русском имени, и мальчика нарекли 
Петром. Впрочем, для матери он был Питером. А потом и все его стали звать 
"Питер, Питер...".
В первые послереволюционные годы семье Домерщиковых пришлось туго. Семья 
бедствовала. Дядя искал работу, но безуспешно. Ремесел он не знал, а на 
сколько-нибудь ответственные посты его, бывшего офицера, сами понимаете, не 
брали... Но однажды в Адмиралтейском скверике он встречает, представьте себе, 
своего бывшего вестового, которого он спас при взрыве "Пересвета". Матроса 
сильно обожгло, он был беспомощен, и дядя сам привязал его к пробковому матрацу,
 вытолкнул за борт. Этот же матрос пережил с ним и гибель "Португалии". Так вот,
 к тому времени, а было это, наверное, вскоре после Гражданской войны, вестовой 
стал в Морском ведомстве большим человеком и в благодарность за спасение помог 
Михаилу Михайловичу найти место, но не в военном флоте, а в торговом. Кажется, 
сначала он работал в центральном аппарате Главвода, потом его назначили 
капитаном парохода, который ходил из Ленинграда в Гавр и Лондон...
- Название парохода не помните?
- Нет, к сожалению... Плавал он на нем до года двадцать шестого или двадцать 
седьмого. Потом был неожиданно арестован. Почему - не знаю. Сам он об этом мне 
не говорил. Но, думаю, не обошлось без доноса. В том, что дядя был человек 
честный, сомнений у меня нет. Во всяком случае, невиновность его потом доказали,
 и дядю реабилитировали - заметьте! - в тридцать седьмом году. Он вернулся из 
Сибири и какое-то время жил у нас в Москве. Мы отговаривали его возвращаться в 
Ленинград. Мало ли что... Но жизнь свою он без Ленинграда не представлял. 
Вернулся-таки...
Колди забрала Питера и навсегда уехала в Англию. Михаил Михайлович так больше 
никогда и не видел сына. Переживал он это глубоко, но молча, по-мужски пряча 
чувства.
Где-то под Новосибирском он познакомился с подругой по несчастью, бывшей 
аристократкой-петербуржкой, женщиной красивой и энергичной, Екатериной 
Николаевной Карташовой. Первый муж ее был драгунским офицером, в чем-то 
провинился перед советской властью, и черная тень его судьбы задела и Екатерину 
Николаевну. Короче, они встретились на берегах не то Лены, не то Енисея и 
поженились.
В Ленинграде дядя снова оказался без работы. Офицерское прошлое вкупе со 
справкой об освобождении было не самой лучшей рекомендацией в тогдашних отделах 
кадров. И вот тут-то, в отчаянном своем положении, он встречает знакомого 
моряка, тоже бывшего своего матроса (везло ему на такие встречи!), который 
возглавляет могущественную и авторитетную организацию ЭПРОН, Экспедицию 
подводных работ особого назначения. Крылов, так звали этого бывшего матроса, 
берет Домерщикова к себе чуть ли не главным штурманом ЭПРОНа. Да, кажется, его 
так и называли - флагманский штурман ЭПРОНа. И в этой должности дядя пребывает 
до самой своей смерти. Умер он в сорок втором, в ленинградскую блокаду, от 
голода.
- А где он похоронен?
- Неизвестно. Скорее всего, где-нибудь в братской могиле. Вряд ли у Екатерины 
Николаевны хватило сил довезти его до кладбища. Сама она пережила блокаду, 
работала долгие годы воспитательницей в детском саду и умерла не так давно, лет 
пять-шесть назад... Вы знаете, более подробно о Михаиле Михайловиче и Екатерине 
Николаевне вам может рассказать его племянница Наталья Николаевна Катериненко. 
Она живет в Ленинграде. Возможно, у нее остались какие-либо фотографии, 
документы. Запишите ее телефон и адрес...
Я уходил от Павла Платоновича, потрясенный открывшейся мне судьбой. Я почти не 
сомневался, что обвинения венского юриста не имеют к Домерщикову никакого 
отношения. Тут либо заведомая ложь, тонкая инсинуация, подтасовка фактов, либо 
чудовищное заблуждение, следственная ошибка или что-нибудь в этом роде.