дуге и на других направлениях человек, попавший в штаб фронта со стороны, не 
мог бы 
сказать, что в это время на фронте происходят решающие события. Ни тени спешки, 
ни, 
тем более, нервозности не было в отделах штаба, разве что все более усталыми 
становились глаза бессменных тружеников войны - штабных командиров. 
Но не такое положение было в штабе Северо-западного фронта в первые дни войны. 
Связь часто рвалась, а с некоторыми соединениями фронта прекратилась совсем. 
Донесения от войск приходили большей частью с опозданием или вовсе не поступали.
 
Где противник, каковы его силы, действия, намерения - оставалось неясным, и 
потому 
появление его новых дивизий, их атаки являлись неожиданными и казались еще 
более 
опасными, чем это было на самом деле. 
В то же время масса самых сложных, часто противоречивых, трудно анализируемых 
вопросов требовала от Ватутина безотлагательных решений. 
Сквозь эти события и потоки противоречивых сведений шел генерал к верным 
оценкам и 
выводам, держал экзамен на право управлять войсками в труднейших сражениях 
начального периода войны. 
Это была проверка огнем всех знаний, всего его опыта, ибо в ближайшие же часы 
после 
принятия им решения противник мог использовать ошибки штаба, если они 
допускались, 
и за них люди, подчиненные Ватутину, должны были поплатиться жизнью, а страна 
расплачивалась сожженными селами, сданными врагу городами. 
Здесь в эти критические дни в полную силу проявилась способность генерала к 
верным, 
смелым решениям, его готовность принять за свои решения всю меру 
ответственности. 
Он докладывал Ставке о потере управления войсками, о силе ударов противника, о 
мерах, 
необходимых, чтобы укрепить фронт, и в его докладе чувствовалось глубокое 
убеждение, 
что врага можно остановить, что его можно бить. 
За мрачными картинами отхода наших войск и успехов противника Ватутин смог 
разглядеть, что положение не так страшно, как это кажется людям, потерявшим 
главное - веру в свою победу. 
Советские войска, испытавшие небывалой силы удар вторжения, несмотря на успехи 
противника, готовы были к борьбе и на ряде участков успешно сражались. [71] 
Сохраняя управление, отходило с боями соединение генерал-майора Собенникова. 
Части 
полковника Голубева на второй день войны перешли у Таурогена в контратаку, 
нанесли 
поражение дивизии противника и гнали его 18 километров, устилая путь 
преследования 
вражескими трупами. 
Противотанковая бригада полковника Полянского остановила танки противника южнее 

Шауляй, и все попытки противника ворваться в город с юга были парализованы 
советскими артиллеристами. 
Поступали отрывочные сведения об успешных боях частей армии генерала Берзарина; 

войска генерала 
Морозова сражались против семи пехотных и одной моторизованной дивизии врага. 
Героически действовали танкисты Героя Советского Союза генерала Лелюшенко. Он 
сам 
всегда появлялся на опасных направлениях, водил своих танкистов в атаки. 
В 1947 году, когда в городе Полтаве состоялся суд над военными преступниками, 
бывший 
командир танковой дивизии СС "Мертвая голова" Гельмут Беккер показал на суде: 
"В 
первый же час войны мы двинулись из Восточной Пруссии в Прибалтику, рассчитывая 

безостановочно идти к Ленинграду. Достигнув Двинска, дивизия вынуждена была 
остановиться. В этот день мы вели тяжелый бой, и поле боя осталось за нами, но 
мы 
заплатили очень дорогой ценой за победу. За всю войну во Франции дивизия не 
имела 
таких потерь. Я хотел узнать, как русские строят оборону, и со своими офицерами 
обошел 
поле боя. Мы увидели высокое искусство инженерных сооружений и особенно 
маскировки: подходя к самым огневым позициям, трудно было их заметить. В окопах 
у 
пулеметов и на огневых позициях батарей лежали стрелки и артиллеристы, не 
покинувшие солдатского поста и раздавленные нашими танками. Силу огня русской 
артиллерии мы узнали сразу. К этому прибавились действия танков KB и Т-34, 
против 
которых были бессильны немецкие танки T-III и T-IV. Здесь я впервые увидел, что