раненым, сколько жизней она спасла, сколько ран перевязала! Ведь Вера Такжейко 
познала все ужасы отступлений и радости побед, прослужив в армии вплоть до 1946 
года. Она оставалась с ранеными в огненном Севастополе даже тогда, когда с 
Херсонесского маяка взлетел последний советский самолет. Вот что она позднее 
написала мне об этих днях:
 «30 июня 1942 г. улетела вся последняя авиация с Херсонесского маяка. В 
Севастополь вошли немцы. Все советские части отступили к нашему маяку. Бомбили 
нас страшно с 5 утра до 21 часа. Бомбы сыпались разных калибров. Вверх жутко 
было поднять глаза – сплошные самолеты. Кроме того, фашист бил еще из тяжелой 
мортиры, которая стояла в Бахчисарае. Это был кромешный ад. Я никогда позже за 
всю войну не видела так много убитых и раненых. Их некуда было девать. 
Перевязочного материала не было, рвали простыни и перевязывали
 Трудно описать весь ужас, пережитый в последние дни обороны Севастополя. Очень 
больно было смотреть на раненых, которые просили пить, есть, а у нас ничего не 
было. Колодцы и склады с продовольствием разбомбили. Армия без питания, воды, 
но самое главное, не было патронов, нечем было стрелять.
 Уходила я из Севастополя 4 июля вплавь, т. е. в 2 часа ночи ушла в море, а 
подобрал меня в пятом часу утра катер-охотник. Я очень тогда перемерзла и 
тяжело заболела. Катера эти были посланы за армией для отступления. Подойти к 
берегу они не могли, берег сильно обстреливался. И вот, кто мог плавать, тот и 
плыл к катерам, экипажи которых спасали людей и поднимали на борт».
 Так наш маленький доктор Вера Такжейко уходила вместе с последними частями из 
пылающего Севастополя, за оборону которого она по праву награждена орденом 
Красной Звезды.
 Затишья зимой под Севастополем не было. Во всяком случае для нас, летчиков. 
Они трижды в день умирали и воскресали, чтобы снова сесть в кабину и уйти в бой.
 Гремел воздух над Херсонесским маяком. Круглые сутки гудели на аэродроме 
моторы самолетов. Одни уходили на задание, другие возвращались, третьи тут же, 
неподалеку от маяка, схватывались с «мессершмиттами».
 Воздух раздирали пулеметно-пушечные очереди и неистово ревевшие на форсажах 
моторы. А кому из нас приходилось особенно туго, тот спешил пройтись над 
Казачьей бухтой. И тогда рявкала автоматическими пушками спасительница наша 
плавучая батарея «Не тронь меня». «Мессершмитт» ошалело шарахался в сторону и 
уходил. Иногда батарее удавалось и сбить вражеский самолет.
 С утра и до вечера с небольшими перерывами на Херсонесском аэродроме рвались 
крупнокалиберные снаряды немецкой дальнобойной артиллерии. Горели самолеты, 
падали люди.
 Прикрытие аэродрома и главной базы – Севастополя, налеты на аэродромы 
противника, сопровождение штурмовиков и бомбардировщиков на передний край и в 
тыл врага и всегда с боями над землей к над водой – этим жила наша 5-я 
эскадрилья.
 Чаще всего приходилось прикрывать транспорты и боевые корабли на переходе 
морем. Улетали мы километров за сто пятьдесят в море и отгоняли там от кораблей 
«хейнкелей» и «юнкерсов», не давали прицельно направлять торпеды или сбросить 
бомбы.
 Весна в Крым приходит рано. Стихают ветры и успокаивается море. Безоблачно 
небо. Лучшей погоды для летчиков придумать невозможно. Летали они кто сколько 
может, до изнеможения. Постепенно ухудшалось питание – все труднее и труднее 
стало пробиваться судам в Севастополь.
 Третьего апреля пришел к нам большой праздник: 8-й истребительный авиаполк 
полковника Юмашева был переименован в 6-й гвардейский. Воевавшая в его составе 
5-я эскадрилья вышла из состава своего 32-го авиаполка и стала 1-й эскадрильей 
6-го гвардейского.

 Человек-легенда

 Весной мы потеряли генерала Острякова…
 Война есть война. На ней приходится мириться с горечью утрат. Но врут те, кто 
говорит, что к ним можно привыкнуть. Люди уходят за ту немыслимую черту, 
которая называется бессмертием, а ты и сегодня помнишь их улыбку, слышишь их 
голоса. Голоса очень усталых, много поработавших людей. И боль не проходит: 
порой ее приглушит время, но какая-то мелочь – облака в небе, мелодия, звук, 
строки из книги – напомнит о друге, и снова все существо твое бунтует, не может 
примириться с кажущейся нелепостью случившегося. Хотя ты умом отлично понимаешь,
 какой нелегкой ценой дается на войне победа.
 Так и тогда никто из нас не мог смириться с мыслью, что мы потеряли Николая 
Алексеевича Острякова, командовавшего Военно – Воздушными Силами Черноморского 
флота.
 Мы часто стесняемся высоких слов, но я, действительно, влюбился в него при 
первой же нашей встрече. Встрече, сохранившейся в памяти, до мельчайших деталей.

 Я тогда не уловил даже, что в нем главное: спокойный тон, дружеское 
расположение, уверенность, властность. Наверное, ни то, ни другое, ни третье. 
Был магический, редко встречающийся в людях сплав мужества, благородства, 
личного обаяния. Как бы то ни было, но от напряжения, с каким я встречал 
«высокое начальство», от моего смущения и неловкости не осталось и следа. 
Запомнилось – «он знает меня по имени отчеству», и поразило «генерал почти 
ровесник мне, ему не более тридцати».
 – Поговорим здесь, – сказал Остряков. – Там, – он едва заметно кивнул головой 
в сторону землянки КП, – телефоны будут мешать и вообще тут нас никто не