В связи с тем что моего дублера оставили при штабе штрафбата, а Сергеева я 
оставлял на этом берегу, то своим заместителем на время форсирования назначил 
командира взвода лейтенанта Писеева, все-таки уже имеющего боевой опыт. День 
провели во второй траншее. Для бойцов он был, если можно так сказать, "днем 
отдыха": кто занимался подготовкой оружия к бою, кому удавалось 
"компенсировать" предыдущую и предстоящую бессонные ночи. У нас, командиров, 
было больше забот: он, этот день, ушел на изучение нашего берега, определение 
мест, куда должны принести лодки, путей и способов их доставки к воде, а также 
установление сигналов. Все это мы определяли совместно с майором из штаба 
дивизии. С наступлением полной темноты (относительной, так как неподалеку от 
нас горел какой-то завод, да и осветительные ракеты фрицы иногда подвешивали 
высоко над нами) часов в двенадцать ночи, после очередного артналета, 
рассчитывая на пресловутую немецкую педантичность, командиры взводов повели 
своих бойцов за лодками. Пошли с ними и бойцы пулеметного взвода и ПТР, хотя 
самим им лодки пока были не нужны, но чтобы не пришлось делать вторую ходку. Да 
и запас всегда нужен. 

Часам к трем ночи лодки были на берегу, в том числе и та, что держал в резерве 
майор и которая предназначалась мне. Это была действительно легкая дюралевая 
лодка, с хорошими, дюралевыми же веслами, в которой и ходил в разведку тот 
сержант. "Геройская", в общем лодка, несколько пулевых пробоин в ней были 
хорошо затампонированы, законопачены. Боевая лодка. Какую-то уверенность в меня 
лично она вселила. 

Деревянные лодки, как я уже говорил, были тяжеловаты, сделаны, наверное, наспех 
не из хорошо высушенных досок (да и где их сушить-то на фронте!), но 
добросовестно проконопачены и просмолены. Воины бережно упрятали их за 
малейшими складками местности, бугорками и воронками. 

Пользуясь темнотой, каждый "экипаж" излазил свой участок, определяя, каким 
путем доставить свою лодку к воде и спустить на воду. На части лодок не 
оказалось весел, да и имеющиеся не были удобными, и потому многим пришло в 
голову использовать вместо них малые саперные лопатки, имевшиеся у каждого. 

Какое-то чувство то ли ревности, то ли зависти шевельнулось, наверное, не 
только во мне. Опять солдаты дивизии остаются сзади, на берегу, а вот штрафным 
офицерам опять идти впереди них, раньше них, завоевывать "на голом месте" 
плацдарм, с которого дивизия сможет уже пойти на Берлин завершать эту долгую 
войну. А нам, скорее всего, до него добраться едва ли посчастливится. Тот 
сержант-разведчик выбирался на вражеский берег тихонько, не обнаруживая себя, и 
так же уходил оттуда. А нам бой держать. 

Но ничего, не впервой! Надо надеяться, прорвемся! Хоть сколько-нибудь из более 
чем сотни штрафников роты да доплывут, а если доплывут - то не было еще у них 
невыполнимых задач. И пусть маленький плацдарм захватят, но будут удерживать 
его до последнего. У штрафников назад пути не будет. За их спиной ни земли, ни 
воды. Все только впереди. Одиночка тут ничего сделать не сможет, именно здесь 
"один в поле не воин". Но если хоть одному из трех взводов удастся зацепиться...
 Тогда можно будет сказать: наша опять взяла! 

Комбат "стрелкачей", который пробыл с нами почти весь день, накануне (командира 
полка я так и не видел, хотя плацдарм планировалось захватить для этого полка) 
передал в мое распоряжение радиостанцию и двух радистов (солдат, не штрафников),
 которые должны были находиться при мне безотлучно и передавать условные 
сигналы о ходе и этапах выполнения боевой задачи. Я мысленно уже сформировал 
экипаж нашей "геройской" лодки: со мной ординарец, два радиста и еще один 
штрафник для помощи радистам и в качестве гребца на лодке совместно с 
ординарцем, чтобы грести "в четыре руки" - нужна ведь хорошая скорость, чтобы 
не оказаться позади взводов. 

Командиры взводов прислали своих связных с докладами о готовности. Кто-то из 
них доложил, между прочим, что мой резерв надежно расположился в добротной 
землянке. Как-то резануло ухо это сообщение: никакого резерва я не выделял. 
Спросил, о каком резерве идет речь. Оказалось, это отделение того 
моряка-весельчака и анекдотиста Редкого из взвода, которым теперь вместо Ражева 
командует Писеев. Отделение, сформированное по предложению Редкого в основном 
из бывших флотских офицеров, на которое я возлагал особые надежды. Моряки ведь 
народ стойкий! Приказал связному провести меня в эту землянку. И когда вошел в 
нее и осветил фонариком, увидел сгрудившихся в ней штрафников-моряков и 
застывшего в недоумении и растерянности их командира. На мой вопрос, кто и в 
какой резерв его назначил, он стал что-то сбивчиво врать (оказывается, он и 
Сережу Писеева обманул). Вот когда с него слетела бравада, и маска весельчака 
уступила место банальной животной трусости и наглой лжи. Ложь на войне 
совершенно нетерпима и непростительна. За нее часто расплачиваются кровью, и, к 
сожалению, часто не сам лжец, а другие. 

Когда весь смысл этого дошел до штрафников, один из них, которого все звали 
"моряк-Сапуняк", взорвался: "Ах ты шкура!.. - и добавил: - Товарищ капитан! 
Таких сволочей у нас на флоте расстреливали на месте. Дайте, мы рассчитаемся с 
ним сами". Я понял, что до всех дошел смысл того, что произошло: что их чуть