за Наташей – киевлянкой, студенткой пединститута, с которой меня познакомили 
близкие мне люди. Жила она вдвоем с матерью, учительницей-математичкой, в 
великой бедности. Отца, крупного агронома, преследуемого НКВД и доведенного на 
допросах до состояния крайней депрессии, прямо в больнице во время киевской 
оккупации расстреляли немцы.

Виделся с Наташей редко, но в летнее время иногда по воскресеньям прилетал в 
Киев на «По-2» и, пройдя рядом с ее балконом, куда она выскакивала, помахивая 
руками, садился на аэродром Жуляны, привязывал машину к штопорам и отправлялся 
в город. Не было для Наташи, да и для меня, большего наслаждения, чем театры. 
Туда мы к вечеру и торопились. Ночевал в гостинице, а на рассветной зорьке в 
понедельник запускал свой «По-2» и летел в полк. В сорок седьмом мы поженились. 
Как оказалось, без ошибок и на всю жизнь.

Когда ночью с дороги впервые вдвоем мы вошли в мою квартиру, было от чего 
остолбенеть: на всех стенах горели ярко-красные, в знаменах, плакаты с броскими 
призывами: «Все на выборы!», «Все на выборы!» А перед нами стоял весь сияющий 
солдат-ординарец (после войны была такая должность при командире полка) Иван 
Тарасов. Догадываясь о возможном моем приезде не в одиночку, он решил к такому 
знаменательному событию хоть как-то облагородить квартиру, в которой были 
совершенно голые стены и самая простая солдатская обстановка – стол, кровать, 
шкаф, книжные полки. После недавних выборов в местные советы в клубе завалялись 
неизрасходованные призывные плакаты, которыми Иван счастливо и воспользовался. 
Я не хотел его огорчать и «оформление» снял не сразу.

В конце следующего дня Наташа попросила пройтись со мною по городку. Не имея 
понятия, что такое гарнизон, она не замечала того, что прекрасно предвидел и 
видел я: со всех окон на нас были нацелены расплюснутые в стеклах дамские носы. 
Все должны были знать и оценить на свой вкус, что за жену привез себе командир.

Бед в полку было немало. В таких жутковатых условиях бытия пошатывалась 
дисциплина, а если учесть, что в те годы для солдат и сержантов была 
установлена 8-летняя без отпусков продолжительность срочной службы, можно было 
не удивляться ни срывам, ни провалам в армейской жизни. Переживали солдаты еще 
и от того, что, оборвав в военные годы учебу в школе – кто на восьмом, а кто и 
на девятом или десятом классе, – сейчас стояли перед мрачной перспективой 
навсегда остаться без аттестатов зрелости. Тут и пришла мысль, что для них 
хорошо бы открыть вечернюю школу и дать возможность окончить ее, пока идет 
срочная служба. Хотя армейским законам это противоречило, я решился. Местные 
наробразовцы пошли навстречу, и школа заработала. Как счастливы были солдаты на 
выпускных вечерах при вручении им аттестатов! Очень многие после демобилизации 
сразу поступили в институты.

Но это была только часть солдатского состава. Другая, более крупная, состояла 
из людей малограмотных, не искавших толку ни в науке, ни в других полезных 
занятиях, и помочь им было нечем.

На третьем году моего полкового командирства я был вызван на заседание Военного 
совета воздушной армии. Ничто не предвещало бури, но в ходе рассмотрения 
вопроса о состоянии дисциплины мой полк ухватили крепко. И было за что. 
Солдатские «номера», да случалось и в офицерском исполнении, одухотворенные 
деревенским самогоном, впечатляли. Разговор шел хоть и бурный, но деловой, с 
пониманием обстановки и желанием (за резкостью суждений я это чувствовал) 
поддержать меня, даже в чем-то помочь. Все шло к этому.

И тут выпорхнул Бойко, все еще начальник политотдела дивизии – человек 
невежественный и бездеятельный, но с амбициями. Только накануне Военного совета,
 пригласив себе в компаньоны начальника политотдела армии Точилова, навестил он 
наш полк и с первых минут был страшно раздосадован дорожной слякотью, 
окропившей его зеркально сверкавшие сапожки. Высокие вояжеры – ни тот, ни 
другой, как дали мне понять, – в моем обществе не нуждались, поскольку имели 
намерение «поработать с политсоставом, не отвлекая от дел командира». Ну, что ж,
 там все в порядке: планы партийно-политической работы имеются и аккуратно 
выполняются, политико-моральное состояние личного состава, коль правильно 
понимают политику партии, здоровое... Но, как оказалось, это была, так сказать, 
«тайная вечеря», где главным предметом обсуждения были не планы, а моя фигура. 
С тем, обойдясь без ночевки, политотдельские начальники и убыли. И вот теперь 
Бойко крушил меня со всей возможной яростью, не оставляя надежды уйти отсюда 
целым. Он уже давно ко мне прицеливался и, наконец, решил бабахнуть – авось 
сразит!

Я потихоньку взвинчивался и вдруг, слетев с тормозов, помчал прямо на этого 
черного таракана (он был смугл, черноволос и усат), напомнив ему, что он и в 
полку-то был всего однажды, обозначив себя пустыми разговорами и торопливым 
исчезновением без малейшей попытки хотя бы заглянуть внутрь наших бед и невзгод,
 а судит по наговорам и донесениям.

Политотдел – штука серьезная: одного затронешь – поднимаются все. Как градом 
камней, забросали меня обвинениями в смертных грехах армейские «инженеры 
человеческих душ», даже те, кто ни разу не был в нашем полку, для кого он был