бы опекали. А меня кто будет слушать?

На душе муторно.

Через несколько дней афганская 25-я пехотная дивизия расстреляла в спину 37-ю 
бригаду «коммандос», побросала всю бронетехнику и позорно разбежалась. Это была 
измена. Город остался беззащитным, со дня на день можно было ждать душманского 
штурма при поддержке трофейных танков и бронетранспортеров. А у нас ни одного 
гранатомета! Пришлось сливать остатки бензина из машин и готовить бутылки с 
«коктейлем Молотова». Но было понятно, что долго нам не продержаться. 
Прорваться к своим через высокие горы, заселенные враждебными племенами, 
невозможно. Тогда мы с Бадамом решили: в случае чего – всей группой уходить в 
Пакистан. До границы всего 14 км, а для моих разведчиков-пуштунов Пакистан – 
дом родной. Я должен был косить под узбека и лопотать по своему. И упаси бог 
что-нибудь брякнуть по-русски! Там останется только доставить меня в Советское 
Посольство, либо топать дальше до самой Индии.

Окружной прокурор ездил по кишлакам и уговаривал местных жителей откочевать в 
Пакистан:

– Завтра шурави будут бомбить ваши села!

Дехкане трясли бородами и отказывались, предпочитая погибнуть в своих домах, 
нежели стать беженцами. На другой день советская авиация нанесла по местам 
скопления моджахедов массированный бомбо-штурмовой удар. За два дня было 
совершено около 330 самолето-вылетов. Покрошило много «мирняка». Прокурор 
оказался прав. Начался исход местных жителей в Пакистан.

Нашей группе по воздуху перебросили огневое усиление: один гранатомет с шестью 
выстрелами, по одному на каждую единицу душманской бронетехники.

Потом еще почти месяц наша рота в Хосте проводила карательные акции, арестовала 
и по приговору военно-полевого суда расстреляла десяток рядовых-дезертиров. 
Основные же виновники измены, некоторые старшие офицеры, родственники членов 
афганского Политбюро, были неприкасаемы. Особист 25-й дивизии плакал пьяными 
слезами и просил прирезать своего начальника штаба – «агента империализма и 
врага народа». Между прочим, через неделю этот начштаба чуть не накрыл всю 
разведгруппу вместе со мной огнем гаубичной батареи, когда мы рыскали по 
окрестностям Хоста, гоняясь за иностранными советниками, среди которых была 
даже одна француженка (я пообещал Бадаму: если поймаем, отдам ее на три дня в 
распоряжение разведгруппы). Только случайное появление на батарее советского 
военного советника спасло нас.

Валентин Иванович наконец отпустил меня в Кабул. Советники попросили взять с 
собой шифровальщика. Кроме шифр-блокнотов, он должен был привезти бензин, и его 
затарили несколькими пустыми бочками.

На аэродром плюхнулся АН-26, развернулся на середине взлетно-посадочной полосы 
и открыл створки, вздымая тучи пыли невыключенными моторами. Из окопа выскочили 
десятка два афганских солдат, бросились разгружать борт. Как только они 
завершили работу, «аннушка» взревела и пошла на взлет. Мы бросились вдогонку. Я 
успел запрыгнуть на аппарель, протянул руку шифровальщику. Однако он с тоской 
во взоре продолжал бежать за набирающим скорость самолетом:

– А как же бочки?

– К черту пустые бочки! В Кабуле найдем! Давай руку!

– Не могу-у!

Пришлось спрыгнуть.

Через час прилетел другой борт, на котором мы благополучно добрались до Кабула 
со злосчастной пустой тарой.

Ребятам я привез сувениры. Ване Кулешову подарил шикарный «Бур-303», Василию 
Ивановичу и Сереге по кривой сабле. Живоописал, как выбирался из Хоста. В этот 
момент в комнату заглянул офицер, отвечавший за внутреннюю безопасность. Глаза 
его сузились от гнева:

– Почему оставил командира одного?

– С ним переводчик. Мне срочно понадобились мины. Завтра улечу обратно.

Начали заходить другие ребята и тоже выспрашивать, что стряслось и почему 
прилетел без Валентина Ивановича. Я начал хохмить. Глотая слезы, срывающимся 
голосом поведал братве:

– Был жуткий артобстрел аэродрома. Я, как более резвый, успел запрыгнуть на 
борт, а Валентин Иванович не успел. Последнее что видел, как он упал, не