тная. Это крупный политический деятель, авторитет которого в кругах 
эмиграции был очень большой. С ним даже встречались советские дипломаты после 
окончания войны. Маклаков — крупный государственный деятель дореволюционной 
России. В октябре 1917 года был послом Временного правительства. Нам удалось 
полностью контролировать всю его почту, к которой в Кремле проявлялся вполне 
закономерный интерес. Ибо в переписке Маклакова с Саблиным и Штрандманом 
давались оценки крупных событий того времени. Причем комментарии были не только 
по материалам открытой прессы, но и по важнейшим источникам министерств 
иностранных дел Франции и Великобритании. После признания Францией СССР в 1924 
году Маклаков возглавил эмигрантский комитет, объединявший различные российские 
и зарубежные организации. Руководил он также центральным офисом по делам 
русских беженцев в Париже, который был признан французскими властями и Лигой 
Наций. Вся его деятельность не могла оставаться вне нашего поля зрения.

Но работа по эмиграции — это не только то, что связано с изучением обстановки и 
анализом ситуации. Работая с эмигрантами, завязывая с ними отношения, формируя 
подходы и позиции, мы всегда помнили, что это исключительно деликатное дело. 
Используя тягу россиян, проживающих за границей, к общению, мы получали 
политическую, экономическую информацию, что не только помогало в оценке той или 
иной политической обстановки, но и позволяло через этих людей оказывать влияние 
на развитие событий.

Здесь следует признать, что политическая борьба в нашей стране в значительной 
степени инспирировалась искусственным преувеличением роли эмиграции в создании 
внутренней оппозиции. С этим связаны политические процессы в отношении 
Промпартии, Трудовой крестьянской партии (ТКП), процесс Союзного бюро 
меньшевиков, которые были инициированы советской внешней разведкой. Наша 
агентура часто преувеличивала масштаб связей российской военной и политической 
эмиграции с зарубежными государственными деятелями и спецслужбами. Был и другой 
аспект. Поступающие агентурные сведения из спецслужб Германии, Франции и Англии 
некритически констатировали утверждения монархистов, промышленников из числа 
русской эмиграции о том, что они имеют множество сторонников в Советской России,
 особенно в кругах научно-технической интеллигенции и среди военных 
специалистов.

С этим связано одно неприятное событие. Наш видный закордонный агент Третьяков 
был потрясен, узнав, что его переписка с профессорами Кондратьевым и Рамзиным, 
которые проходили по делу Промпартии, по обвинению «в организации 
контрреволюционного заговора», была преподнесена как доказательство в открытом 
судебном заседании. Имя Третьякова замелькало в официальных советских изданиях. 
Таким образом произошла его расшифровка. К нему был проявлен соответствующий 
интерес со стороны немецких и французских спецслужб. Третьяков вынужден был 
обратиться к нашему резиденту в Париже и выразить законное негодование по этому 
поводу.

Надо, однако, признать, сообщения ОГПУ и НКВД из-за кордона отражали не наличие 
организованной оппозиции в Советском Союзе, а, скорее, довольно широкое 
распространение антисоветских настроений главным образом среди интеллигенции и 
специалистов. Да, эти враждебные настроения имели место, было и оппозиционное 
отношение к Советской власти и неприятие пятилеток, индустриализации, но все 
это преподносилось руководству как существование организованного 
контрреволюционного подполья. Таким образом следственные органы, опираясь на 
указания, поступающие сверху в связи с информацией, пришедшей из-за границы, 
делали определенные выводы. Все это инициировало первую волну репрессий против 
научно-технической интеллигенции в начале 30-х годов.

Любопытен такой момент. Агентурная работа английской и французской разведок 
против СССР вплоть до 1938 года также концентрировалась на использовании 
русской эмиграции. Англичане даже назначили русского эмигранта В. Богомольца 
региональным резидентом на Балканах и в Румынии по операциям против Советского 
Союза. И только в 1939 году, после массовых арестов и чисток в СССР, 
руководством английской, французской и немецкой спецслужб, особенно после 
похищения и вывоза нами руководителя «Российского общевоинского союза» Миллера, 
было осознано, что русская эмиграция нашпигована и разложена агентурой 
ОГПУ-НКВД. Обострение борьбы между эмигрантскими группировками, во многом 
спровоцированное нашим проникновением, вызвало у спецслужб противника недоверие 
к русской эмиграции, сдержанность в использовании ее кадров. По этой причине в 
будущей войне она не смогла сыграть важной политической роли, на что 
первоначально рассчитывали в руководящих кругах Германии, Англии Франции, США и 
Японии. И в то же время у англичан, французов, не говоря уже о немцах и японцах,
 не было других кадров для организации агентурной работы в Советском Союзе, 
кроме эмигрантов и их родственников, учитывая антисоветские настроения многих 
из них, а также знание языка и реальной обстановки в стране.




Как разжигались противоречия



После похищения Миллера и Кутепова немцы, разумеется, поняли, что «Российский 
общевойсковой союз» контролируется нами. Позже к нам попали немецкие директивы, 
из которых было ясно, что Германия очень осторожно подходит к сотрудничеству 
как с русской, так и украинской эмиграцией. Надо сказать, что мы вели очень 
большую работу по расколу О