я противника и великодушное к друзьям, 
первое в мире государство рабочих и крестьян. Конечно, и в нашей среде немало 
говорилось об ошибках, о недостатках нашего общества, нашей экономики, но была 
твердая уверенность, что мы идем в правильном направлении. Эта уверенность 
передавалась нашим явным и тайным единомышленникам. Мы гордились Отечеством, 
верили в его светлое будущее и трудились на его благо. 
 В конце 1965 года советское посольство приступило к постепенному переезду на 
север, во временную столицу Пакистана Равалпинди, рядом с которой уже начал 
возводиться Исламабад. Мне уже приходилось бывать в Равалпинди во время первой 
командировки, пожить в прелестном горном местечке Марри, где посольство снимало 
небольшой коттедж. Эти места мне нравились зеленые горы со снеговыми вершинами, 
сухой воздух, более приятный, чем знойная духота Карачи, деревья, похожие на 
наши московские тополя, в горах гигантские гималайские сосны. 
 Мы были первой советской семьей, поселившейся в Равалпинди, в доме на окраине, 
в районе парка Айюба на Лахорской дороге. Временное посольство размещалось в 
противоположном конце города, на Пешаварской дороге. 
 За нашим домом начиналась пустынная равнина, пересеченная оврагами, далее 
ярусами поднимались горы. Стояла первобытная тишина, которую в послезакатное 
время нарушал только вой шакалов, подходивших к самым воротам дома. 
 Зимними вечерами мы топили камин смолистыми поленьями. Дрова приносил сторож, 
уроженец здешних мест, Кала-хан. Он и его жена стали лучшими друзьями нашей 
маленькой Тани. Девочка быстро освоила их язык, ела их еду и даже, как мы 
однажды убедились, научилась ритуальным телодвижениям, совершаемым во время 
намаза. Кала-хан был настолько честным, добрым, совестливым человеком, что, 
когда настало время покидать Равал-пинди, расставаться с ним было тяжело. 
 Из записных книжек 
 Равалпинди, провинциальный маленький городок, зимними вечерами погружается в 
спячку. С наступлением сумерек пустеют улицы, жители прячутся от холода 
(температура в декабре - январе падает до минус 3-4 градусов), редко проедет 
машина или запоздалый извозчик, и вновь воцаряется тишина. Вечера зимой 
совершенно безветренны, приятно пахнет кизячным или смолистым древесным дымком 
через приоткрытое окно машины. 
 В Исламабад от посольства можно добраться по Пешавар-роуд, мне больше нравится 
ехать через центр города, по Марри-роуд, в сторону гор, а затем свернуть с 
широкого шоссе на старую дорогу. Дорога вьется меж невысоких холмов. Для этого 
небольшого отклонения от прямого маршрута есть веская причина. Именно здесь, на 
полукилометровом отрезке старой дороги, сухой и холодный воздух всегда пропитан 
горьким ароматом полыни. 
 Запахи Азии, от самых пленительных - цветущих роз и олеандров до ошеломляюще 
тяжелого - невыносимого смрада поселков беженцев в Карачи, где на солнце 
сушатся креветки, гниют рыбные потроха и отлив обнажает зловонный прибрежный ил,
- запахи остаются в памяти навсегда, они ассоциируются с определенными местами 
жительства, отрезками времени, служебными и личными отношениями, характерами и 
ситуациями. Вечерний прохладный, отдающий дымком воздух - это зима в Лахоре и 
Равалпинди; парфюмерный аромат вьющихся по стенам мелких белых цветов - 
дипломатические виллы в Карачи; розы Айюб-парк в Равалпинди; смолистые орешки 
чильгоза на железных противнях, под которыми медленно тлеет древесный уголь,- 
Элфинстон-стрит в Карачи; цветущие олеандры - сад у реки Раваль и посольский 
парк в Тегеране; свежий запах камыша, тины, костра - озерцо Джхарджхар под 
Дели; чадящее конопляное масло, перец, корица - любой уголок любого азиатского 
города, где готовится в харчевнях еда. Но горький аромат п(r)лынного поля у 
подножия исламабадских холмов - это ни с чем не сравнимый запах, ради него 
стоит сворачивать с шоссе на старую дорогу, выезжать загодя, не думать о 
времени. Запах полыни запах ли это Азии? Запах ли это вечности? Запах ли это 
пустырей Марьиной рощи, от которой я сегодня так далеко?.. 
 Ко времени нашего переезда в Равалпинди пакистано-индийская война закончилась. 
В январе 1966 года в Ташкенте при посредничестве Председателя Совета Министров 
СССР А. Н. Косыгина начались переговоры между президентом Пакистана Айюб-ханом 
и премьер-министром Индии Л. Б. Шастри. 
 Первое главное управление КГБ, как я узнал, побывав в отпуске в Москве, 
принимало активнейшее участие в подготовке и проведении конференции. Особенно 
отличилась, говорили у нас, делийская резидентура, но положительно была оценена 
и информация, направлявшаяся из Карачи. (Какой-либо закрытой связи между 
Равалпинди, Карачи и Москвой в то время не было. Общение с Карачи шло по 
обычному телефону. Удалось также наладить нечто подобное курьерской связи, 
пользуясь участившимися поездками на север Пакистана сотрудников посольства.) 
 Я узнавал о ходе конференции из сообщений местного и московского радио. 
Переговоры в Ташкенте шли сложно, но, к всеобщему удовольствию, завершились 10 
января 1966 года подписанием соглашения. 
 Рано утром 11 января раздался телефонный звонок из нашего посольства в Карачи, 
разом прервавший мирное течение времени. В Ташкенте, в своей резиденции, 
скоропостижно скончался Лал Бахадур Шастри. Мне как единственному советскому 
представителю в новой столице предписывалось немедленно связаться с МИДом 
Пакистана и по установленному порядку запросить разрешение на пролет советского 
самолета с телом покойного премьера над территорией Пакистана. Так неожиданно 
завершился период второй пакистано-индийской войны. 
 Третья война была еще впереди, и наблюдать ее пришлось с индийской территории. 

 Работы тем временем прибавлялось. Мне было необходимо прикрывать свою тайную 
деятельность и для этого приходилось заводить множество знакомых. Расчет прост. 
Без внимания контрразведка меня оставить не может. Значит, надо показать ей 
часть своих контактов, отвлечь внимание Си-ай-би (Центральное разведывательное 
бюро) на мои второст