нце 1940 года Стигу выпало первое поручение, связанное и со 
знанием языка, и с умением хранить тайны. Поручение настолько секретное, что 
даже не оставило следа в картотеке Сергея Ивановича. Вот что вспоминает об этом 
сам Веннерстрем:

Зимняя финская кампания была в разгаре, она бок о бок соседствовала со второй 
мировой войной, приведшей в то время к разделу Польши. После получения штабного 
образования я оказался в Стокгольме, где однажды утром меня застал телефонный 
звонок. Помню, было необычно холодное утро. Мы как раз согревались крепким 
горячим кофе, когда в наш штаб позвонил начальник отдела кадров ВВС:

– Как обстоят дела со знанием русского? Надеюсь, за время, проведенное в Риге, 
ты хорошо его освоил?

– Нормально, – ответил я.

– Смог бы справиться с допросом по-русски?

– Допрос? Ну… если буду знать, о чем речь. Нужно некоторое время, чтобы 
восстановить запас слов.

– Время будет. Пошлем тебя с разведывательным поручением. Загляни к нам как 
можно скорей.

Предложение заинтересовало меня. Не прошло и часа, как стало ясно: предстояло 
отправиться в Финляндию, в лагерь для военнопленных на пути в Таммерфорс. Нужно 
было допросить русского летчика, так как шведские ВВС хотели узнать тип 
самолета, на котором летал сбитый офицер. В то время это было важно – Швеция 
находилась в опасной зоне. Путем переговоров Советский Союз подчинил себе 
прибалтийские государства и приблизился вплотную к побережью Балтийского моря, 
как это исторически уже бывало прежде. Русские подходили к Финляндии, и 
неизвестно, что могло произойти дальше.

Я представлял себе допрос, как довольно неофициальное мероприятие, на котором 
будет нетрудно найти с русским общий язык. Но у финнов мнение было иное. Все 
происходящее смахивало на судебный процесс. Я в одиночестве сидел за столом в 
переднем углу зала, а вдоль длинных стен расположились на стульях восемь 
военных: по четыре с каждой стороны. Еще двое сопровождающих ввели пленного. 
Всего оказалось десять свидетелей.

Они критически поглядывали на меня, ожидая, как я себя поведу. И мне это не 
понравилось. Строго говоря, я совершенно не знал, как следует себя вести.

Но поскольку просто самоустраниться было невозможно, я начал действовать. 
Бумага и ручка лежали на столе – воспользовавшись ими, я быстро набросал десять 
вопросов. Мне это показалось хорошей идеей. Затем сигареты – очень желанные в 
лагере для заключенных. Я вынул их из портфеля и положил на стол.

В том, что пленный медлил, не было ничего удивительного. Со сломанной ногой и 
рукой, на костылях и в гипсе – он выглядел бледным и испуганным. Когда его 
подвели к столу, он попытался встать «смирно», несмотря на костыли.

– Как себя чувствуете? – спросил я. – Вижу, вам досталось при падении.

Парень заморгал, по лицу пробежала судорога.

– Спрыгнул с парашютом, – ответил он, – и неудачно приземлился.

Я не мог отдавать приказы финнам, поэтому сам пошел и принес русскому стул, на 
который он присел, вытянув вперед поврежденную ногу.

– Разговор не займет много времени, если добровольно ответите на несколько 
вопросов.

Открыв блок, я достал пачку и сам зажег ему сигарету. Теперь он выглядел еще 
более напуганным: бросал быстрые взгляды на свидетелей, которые с кислыми 
лицами наблюдали за спектаклем.

– У меня к вам десять вопросов, – сказал я. – На семь из них ответы известны, 
так что у вас нет шансов обмануть меня.

Он не отозвался. Его взгляд блуждал по лицам финнов, чей вид едва ли мог 
принести утешение, а затем снова уставился на блок сигарет.

– Их вы можете забрать с собой, когда закончим. Ну, начнем?

Он кивнул, и мы приступили к беседе. Я не встретил большого сопротивления: 
летчик был слишком потрясен. Он честно ответил на семь известных мне вопросов, 
поэтому я счел, что остальные ответы тоже правдивы.

– И это все? – голос пленного звучал напряженно.

– Да. Пожалуйста, возьмите сигареты.

Он взял весь блок и с беспокойством посмотрел на начальника лагеря. Тот кивнул 
в знак согласия.

– Вы не