ях любого стратегически и политически важного места.

На посту военного атташе в Москве полагалось находиться не больше трех лет. 
Конечно, не стоило и надеяться, что это правило изменят ради меня. Трехлетняя 
командировка приближалась к концу, и это беспокоило Петра: он не хотел 
расставаться, всячески доказывая, что будет нуждаться во мне и после ее 
окончания. Аргументировал он это тем, что разведка и шпионаж приобрели 
главенствующую роль в «холодной войне» и являются важнейшим фактором сохранения 
мира.

Конечно, он был прав. Я думал точно так же. Но беспокоился он напрасно. У меня 
не возникало мысли выйти из игры: я был слишком захвачен большим международным 
спектаклем и своим местом за его кулисами, чтобы уступить это место кому-либо 
другому. Хотя из осторожности и не говорил ничего подобного. Кроме того, я 
впервые увидел что-то похожее на моральное оправдание моей скрытой от окружения 
роли.

Находились «проницательные» люди, которые после судебного процесса 1963–1964 
годов характеризовали мою метаморфозу термином «промывка мозгов», который можно 
толковать по-разному. Однако любое толкование выглядит поверхностно по 
сравнению с точным анализом Петра Павловича, видевшего и знавшего мою роль 
изнутри. «Проницательные» же люди со своим, вероятно, проамериканским напором 
именно в «промывке мозгов» усматривали единственно возможное объяснение, почему 
человек моего происхождения и жизненного пути решил занять в «холодной войне» 
позицию против США.

Наверно, в то время мой выбор выглядел странным. Но я всегда был против того, 
чтобы находить непонятному слишком простые и хлесткие объяснения… Сам я не могу 
оценивать все так однозначно. Полагал и полагаю, что принадлежу к тем немногим, 
кто действительно мог видеть обе стороны медали. Короче говоря, мне было ясно, 
как думали и действовали антиподы. И сравнение тут было далеко не в пользу США.

Мою работу в Москве Стокгольм находил удовлетворительной. 1 июня 1951 года мне 
было присвоено звание полковника. Неожиданно, но приятно: значит, я восстановил 
кое-что из утраченного престижа. Вырисовывалась довольно ясная перспектива: 
идти по линии службы в атташате.

Но присвоение звания, к сожалению, устанавливало и четкий предел в дальнейшем 
продвижении: пенсионный возраст начинался с пятидесяти пяти лет. Этот факт не 
мог не повлиять на мои действия за «железным занавесом». Оставалось еще лет 
десять, но мысли уже занимал неизбежный вопрос: что делать после? Иногда, когда 
Петр утомлял меня своими рассуждениями, я снова возвращался к этому. 
Неудивительно, что в конце концов мне в голову пришла идея, которая теперь 
выглядит поистине ужасной.

«Почему не воспользоваться ситуацией? – думал я. – Избежать всей этой путаницы 
с фирмами и предпринимателями при получении будущей работы и решить проблему 
занятости уже теперь. Разве это не реально?» Мое положение было достаточно 
прочным, чтобы получить примерно то, чего я хотел. Особенно после присвоения 
звания полковника, которое Петр Павлович, имея в виду возможности контактов, 
воспринял как большой шаг вперед.

Я знал, что в советской разведке существовала особая форма службы по контракту. 
Сергей как-то говорил, что он на особой службе, которая дает право на пенсию.

Мне тоже захотелось заключить такой контракт – с условием в отношении пенсии. 
Моя фантазия разыгралась. В будущем можно было бы осесть в каком-нибудь удобном 
месте в Европе. Вспоминать всю свою напряженную жизнь, состоявшую из ярких, а 
порой и весьма рискованных событий – в конце концов, разве я не заслужил 
спокойную, обеспеченную старость?

Сейчас я пишу эти строки с острым чувством нереальности. Кажется, что не о себе,
 а совсем о другом человеке. Как я мог оказаться до такой степени захваченным 
шпионской горячкой? Пусть даже перипетии «холодной войны» и внушали мне чувство 
морального оправдания! В последние годы я много раз спрашивал себя, был ли 
тогда действительно в полном умственном здравии? Не это ли «проницательные» 
люди называли «промывкой мозгов»? Обладал ли Петр Павлович разновидностью 
какого-то гипнотического влияния на меня? Вообще, что со мной происходило?

Нет никакого смысла рассуждать о том, чего уже не изменишь… Я подписал контракт,
 который и определял мои действия вплоть до горького конца.

По мере того как шло время, росло и мое чувство ответственности по отношению к 
организации, которой я принадлежал. Это легко понять. Я утратил ответственность 
по отношению к своей стране и своему роду войск. Я утратил ответственность по 
отношению к своей семье: глава семьи не должен подвергать себя и ее такому 
риску. В духовном мире человека образуется брешь, когда он растрачивает 
моральные ценност